Загорались огни, двумя плотными
противонаправленными потоками катили внизу яркие авто. Покосился на
телефон. Нет, не хотелось сразу звонить. На корабле я как-то расслабился,
морская прогулка даже слишком пошла мне на пользу, размяк я, как последний
бездельник, и никак было не решиться снова броситься в бойцовый ритм.
Я знал: стоит начать - это надолго.
Да и не следовало, пожалуй, звонить из отеля. Береженого бог бережет.
Хотя покамест за журналистом Чернышовым, по всем признакам, никто не
следил.
Я опустился в полупустой бар. Музыка играла ни уму, ни сердцу, но к
счастью, не громко. Не спеша, выпил чашку кофе, выкурил еще сигарету.
Сладкое ничегонеделание... Вышел на улицу. Поколебался немного и пошел
налево, к роскошной биргер-ярло-гатан.
Насколько я понимал, это в честь того ярла Биргера, которого в свое время
откомпостировал святой князь Александр. Хорошо, что средневековье
закончилось. Я не смог бы жить в те эпохи. Разве что принял бы постриг. И
то: католики, лютеране, православные, старообрядцы - и все праве остальных.
На улице имени смертельного врага русского святого я купил мемориальный
банан. Понюхал пахнущую приторной тропической сыростью кожицу;
интернациональным жестом уважительно показал тонущему в своих фруктах
уличному торговцу большой палец - тот с утрированной гордостью выпятил
челюсть и задрал нос: мол, плохого не держим. Мы разошлись, довольные друг
другом. С бананом в руке я двинулся дальше.
Люди, люди, люди... Люди у витрин, люди у машин, люди у лотков, и просто
идущие не спеша, жующие резинку и не жующие резинку, разговаривающие,
смеющиеся... Нет, люди у нас красивее. А вот город чище у них. Аккуратнее
как-то, прополотее.
Слитно шумя и моргая тысячью красных глаз, катил мимо вечерний
автомобильный ледоход.
Улица вывела к маленькому скверику, громко именуемому парком. Берцели-парк,
кажется. Я миновал его, и тут уж снова недалеко было от воды. Остановился.
Вот с этого места начиналась моя симпатия к Стокгольму.
Никуда он не делся за пятнадцать лет, мой чугунный приятель, которого я
когда-то в сумерках, принял в первый момент за живого. Надо очень любить
свою столицу, чтобы любить ее так весело и непринужденно: в блистательном
центре великого города, сердца северной империи, пусть даже бывшей,
поставить красно-желтую загородку "ведутся работы", кинуть на асфальт
тяжелую крышку канализационного люка, а под крышкой воткнуть с натугой
открывающего ее чугунного водопроводчика, так что казалось, будто он
вылезает из дыры в земле - с худой, костлявой, уныло перекошенной и явно
похмельной рожей. Одно только слегка портило впечатление - торчащая тут же
табличка "Хумор". Как будто без этого пояснения кто-нибудь мог не
догадаться, что водопроводчик является юмором, и окаменел бы от недоумения.
Была тут какая-то неуверенность шведов в самих себе.
Хотелось навестить еще Риддар-хольмен, Рыцарский остров, но небо уже
отцветало, и даже на западе сквозь холодную зелень заката вовсю проступала
синева. Я постоял у воды, вспоминая, как мы с другом сидели на стрелке
этого самого хольмена, на скамейках открытой эстрады - а за темной водной
ширью, неторопливо игравшей словно бы каучуковыми отражениями городских
огней; потянет и отпустит, потянет и отпустит, громоздился тяжелый,
угловатый бастион ратуши, а мимо, в двух шагах от нашего берега, тарахтя
несильным дизельком и тускло светя фонарями и единственным квадратным
оконцем, проплывал занюханный катерок с громким названием "Соларис Рекс"...
Но сердце было уже не на месте. Пора работать.
Я решительно пошел к телефону. Я не знал по-шведски; Эрик, по словам
патриарха, не знал по-русски. И когда, подняв трубку, с того конца ответили
международным "алло", я спросил, старательно надавив на английское "р",
чтобы сразу дать понять, на каком языке ведется разговор:
- Эрик?
- Он включился сразу.
- Е-э...
- Гуд дей, Эрик. Ай'м фром Михаил Сергеич.#$Добрый день, Эрик. Я от Михал
Сергеича (англ.).$#
2
Дни летели - как листья на ветру.
Работа была кропотливой, и, в общем, совершенно непривычной для меня. Эрик
- немногословный, очень славный и феноменально эрудированный в своей
области человек - помогал, чем мог, без него я запутался бы быстро и
безнадежно; для меня действительно все оказалось доступно и открыто, по
первому требованию поступали картотеки, документы, пожелтевшие, а то и
затянутые прозрачной пленкой ветхие письма, расписки, дагерротипы... Но что
Эрик мог сделать, ежели я сам не ведал, что ищу? Поди туда - не знаю
куда... Целыми днями я просиживал за терминалом ЕСИ - помню, когда
создавалась Единая Сеть Информации, мы, желторотики, пили за ее здоровье и
пели "Ой,ты гой, Еси!", в читальных залах, а то и в рабочих каморках
фондов, расшифровывая старый почерк - на немецком, на французском; и тонул
в ворохах ничего не значащих фактов, и вновь выныривал было, уцепившись за
какую-то нить, а потом нить рвалась, или приводила в тупик, и я искал
другую, и все было наугад, наощупь, все было зыбко. А дни летели, и я
скучал по всем.
Однажды мне показалось, что меня пасут - и я целый день проверялся. Кружил
в перепутанном, как кишечник, метро; зашел в кино; зашел в ресторан.
Похоже, почудилось. Вечером просто руки чесались прозвонить номер на
предмет электронных "жучков", но у меня, естественно, никакой аппаратуры с
собою,- аппаратура - вещь броская, первый же сделанный обыск в номере меня
бы расшифровал; а, во вторых, пусть слушают, я все время молчу. Однако
нервы были на взводе, и в тот же день я дольше обычного мучился
бессонницей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81