Замрет бессильной грудой,
как бы готовясь, сосредотачиваясь, потом отчаянно, изо всех сил:
хлоп-хлоп-хлоп!
- Как близок Ты во дни болезни. Ты сам посещаешь больных. Ты сам
склоняешься у страдальческого ложа и сердце беседует с тобой. Ты миром
озаряешь душу во время тяжких скорбей и страданий, Ты посылаешь неожиданную
помощь. Ты утешаешь, Ты любовь испытующая и спасающая, Тебе поем песню:
Аллилуйа!
Я долго, словно привороженный, стоял там и с безумной надеждой смотрел:
вдруг у него получиться? Потом убежал; меня никто не умел успокоить весь
день. "Он не может! - кричал я, захлебываясь слезами; боялись припадка, так
я заходился.- Он не может!!" Они не понимали - а я не мог объяснить, мне
все было предельно ясно, до ужаса и навсегда. Милая моя маменька
подсовывала мне, думая утешить и развлечь, пуховых, мягких, смешных,
обворожительных гусяток: "Смотри, Сашенька, как их много! Как они бегают!
Как они кушают! На, дай ему хлебушка! Ням-ням-ням! Хочешь, возьми на ручки
- гусеночек не боится Сашеньку, Сашенька добрый..." Я плакал пуще, уже
ослабев, уже без крика, и только бормотал: "Мне жалко. Мне всех их жалко".
- ...Когда Ты вдохновляешь меня служить близким, а душу озаряешь смирением,
то один из бесчисленных лучей Твоих падает на мое сердце, и оно становится
светоносным, словно железо в огне. Слава Тебе, посылающему нам неудачи и
скорби, дабы мы были чутки к страданиям других! Слава Тебе, преобразившему
нашу жизнь делами добра! Слава Тебе, положившему великую награду в
самоценности добра! Слава Тебе, приемлющему каждый высокий порыв! Слава
Тебе, возвысившему любовь превыше всего земного и небесного! Слава Тебе,
Боже, за все вовеки...
Ни единому существу в целом свете не дано желать сильнее, чем этот гусь
желал улететь с ужасного места, где с ним произошло и продолжает
происходить нечто невообразимое, исполненное абсолютного страдания. Он так
старался! Хлоп-хлоп-хлоп! Хлоп-хлоп! Все слабее... Вся жизнь, которая еще
была в нем, молила об одном: улетим! Ну улетим же, здесь плохо, больно,
жутко; здесь ни в коем случае нельзя оставаться!
И он не мог. Даже так страстно желая - не мог.
Тогда я понял. У всех так. И у человека. Человек может только то, что он
может, и ни на волос больше; и ни на волос иначе. Сила желания не значит
почти ничего.
Хлоп-хлоп-хлоп.
Чего стоят мои "я приду"? Чего стоят их "я - твой дом"? Если грошовый
кусочек свинца оказывается сильнее и главнее, чем все эти полыхающие
лабиринты страстей... и, пока мы топчем друг друга в тупом и высокомерном,
подчас не менее убийственном, чем свинец, стремлении придать ближним своим
форму для нас поудобнее, поухватистее - он, может быть, уже улетит? В
красивую мою, ласковую, бесценную, живую - уже улетит?!
- ...Разбитое в прах нельзя восстановить, но Ты восстанавливаешь тех, у
кого истлела совесть, Ты возвращаешь прежнюю красоту душам, безнадежно
потерявшим ее. С Тобой нет непоправимого. Ты весь любовь...
- Лиза,- позвал я. Будто шипела проколотая шина.- Лиза. Она осеклась на
полуслове.
- Я здесь, Сашенька,- ответила она мягко и спокойно. Как мама. "Гусеночек
не боится Сашеньку, Сашенька добрый"...
Только чуть хрипло.
- Лиза.
- Все хорошо, Саша. Ни о чем не думай, не волнуйся.
- Лиза. Руку на лицо...
Ее теплая маленькая ладонь легла мне на закрытые глаза.
- Ниже. Поцеловать.
- Потом, Саша. Все потом. Будешь целовать кого захочешь, сколько захочешь.
Все будет хорошо. А сейчас лежи смирненько, любимый и набирайся сил.
Кого захочешь.
- Где?..
- Она в гостинице. Она... ей немножко нездоровится, и мы договорились, что
она отдохнет с дороги, а уж потом меня сменит. Хотя она очень хотела прямо
сейчас. Но я просто не могу уйти,- она промолчала. Пальцы у меня на лбу
тихонько подрагивали.- Наверное, она тоже бы не могла. Она тебя очень
любит. Ой, знаешь, так смешно - она у меня на плече ревет, я у нее. Никогда
бы не поверила...
- Что... нездоровится?..
- Нет-нет, ничего опасного. Не волнуйся.
Я помолчал. Полежал бессильной грудой, как бы собираясь с силами, потом:
хлоп!
- Крууса вызвать. Беня оседлан, как Кисленко. Обследовать.
- Не понимаю, Саша.
- Крууса... вызвать. Из Петербурга. Ему объясню.
- Крууса?
- Да. Вальдемар Круус. Сорокину... скажи.
- Хорошо, Саша.
- Срочно.
- Хорошо.
- Рамиль... цел?
- Да, Сашенька. Рвет на себе волосы, аллахом клянется через каждые пять
часов, что ты ему родней отца. По-моему, половина всех садов и огородов
Крыма теперь работают на тебя одного. А тебе и есть-то еще толком нельзя,
бедненький. Ничего, покамест мы со Станиславой подъедать станем. Женщинам
витамины тоже нужны.
Маменька, сними с меня камень.
5
Это был тягостный и странный спектакль. Со стороны могло показаться, Лизе
на помощь приехала ее сестра. Лиза, нащупывая линию поведения, резвилась
изо всех силенок, то ли стараясь снимать постоянно возникающую натянутость,
то ли хоть как-то себя порадовать; а может - и меня повеселить, понимая,
возможно, что и мне, любимому подонку, тоже не сладко забинтованной колодой
лежать между ними. Помню, когда Стася в первый раз пришла сменить ее, и
они, обе осунувшиеся, с одинаково покрасневшими и припухшими глазами, вновь
оказались, едва локтями не соприкасаясь, у моего одра, Лиза вдруг озорно
улыбнулась, козырнула двумя пальцами, по-польски - уж не знаю, в угоду или
в пику Стасе; да она и сама, конечно, этого не знала - и лихо
отрапортовала: "Группа спецназначения в сборе, господин полковник! Какие
будут распоряжения?" Я не сразу нашелся, что ответить; долго скрипел
одурманенным обезболивающими снадобьями мозгом, потом просипел, стараясь
попасть ей в тон:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81