ну
неужели именно сегодня ей куда-то нужно идти? Не говоря ни слова, я обнял
ее, и сразу на ощупь понял, что никуда ей не нужно - под платьем у нее
ничего не было. Это она меня так встречала.
- Наконец-то, Сашенька,- вжимаясь лицом мне в плечо, сказала она.- Как
долго... А почему ты не захотел, чтобы я приехала?
- Конспирация,- серьезно ответил я. Она чуть отстранилась, встревоженно
заглядывая мне в лицо.
- Шутишь.
- Нисколько. Меня даже из больницы не выписали, а по всем документам
перевели для долечивания в санаторий в Архызе. Это Северный Кавказ,
уединенное место. И, судя по отчетности симбирских авиакасс, я туда улетел.
Пусть там поищут, если хотят.
- Кто?
- Бармалеи.
- Так ты что - дома будешь сидеть, не выходя? - она не сумела скрыть
радости. Я плотнее прижал ее к себе. Бедная... Лучше сразу.
- Завтра вечером выйду один раз - и в Стокгольм.
Эти слова задули ее, как свечку.
- Надолго? - спросила она, помолчав.
- Надолго.
- Несколько секунд мы еще стояли, обнявшись, но она уже была, как мертвая.
- Ужин на столе, Саша,- сказала она потом и мягко высвободилась.
- Чудесно. Я только в душ быстренько.
Везде душ хуже, чем дома. То кран реагирует нечутко, то напор воды слабый,
то свет тусклый, то неудобно мыло класть... Как я соскучился по дому, кто
бы знал! Почти целое лето провести в чужом городе, в больнице... смотреть
на листья за окном, то трепещущие на ветру, то истомно замирающие в теплом
безветрии, то прыгающие вверх-вниз или обвисающие под тяжестью дождя - и
думать: они скоро опадут, а я тут лежу... Смотреть, как медленно ползет по
кафельному неживому полу золотой прямоугольник солнечного света и думать:
скоро солнце будет едва вылезать из-за горизонта, а я тут лежу...
Смотреть на свое серое лицо во время бритья и думать: скоро сорок, а я тут
лежу.
Очень горячий душ, потом - очень холодный душ. Как всегда, я с
удовольствием ухнул, когда разгоряченную кожу вдруг окатила ставшая почти
ледяной струя. Я лишь относительно недавно открыл для себя это
удовольствие; а раньше, вдобавок, когда вылезал из ванной, неудобно было
причесываться, зеркало всегда оказывалось запотевшим, приходилось сначала
протирать его, и все равно стекло оставалось в неряшливых мокрых разводах.
Теперь помимо удовольствия и пользы для организма, я получал еще и
пригодное к употреблению зеркало, успевающее проясниться, пока я вертелся в
холодном бурлении.
Маленькие домашние радости. Без них ничего не мило и ничего не нужно.
Я закрыл воду, потянулся к своему полотенцу; жесткому, долгожданному,
пахнущему лавандой, все еще пропитанному, казалось, блеском крымского
солнца - Лиза всегда подстилала его, загорая; и вдруг сзади мягко накатил
прохладный воздух, словно открылась дверь. Я обернулся; она действительно
открылась. Лиза, выглядевшая в своем церемониальном убранстве среди
интимного керамического сверкания, очень нелепо и потому как-то особенно
преданно, стояла, прислонившись плечом к косяку, прижав кулачок к губам, и
со страхом и состраданием глядела на мой развороченный бок.
- Болит? - поймав мой взгляд, тихонько спросила она.
- Что ты, родненькая. Давно уже не болит. Только чешется.
Ванна длинным тянущим хлебком всосала остатки воды.
- Тебе халат? - спросила Лиза.
- Нет.
- А хочешь - вообще не одевайся. Буду тобой любоваться наконец. Ты такой...
античный.
Я засмеялся сквозь ком в горле. Она даже не улыбнулась в ответ. Она теперь
смотрела ниже, и мне казалось, я знаю, о чем она думает. том, что вот я,
оказывается, бывал внутри то у нее, то не у нее.
- Нет уж,- сказал я.- Хочу тебе соответствоватЬ.
- Только галстук не надевай, пожалуйста,- попросила она и взглянула мне в
глаза. И чуть улыбнулась, в первый раз после того, как я сказал про
Стокгольм.- Давай попросту, без чинов.
- А сама-то? - возмутился я.
Она помолчала и вдруг покраснела. Снова улыбнулась:
- Это снимается одним движением.
В том же самом белоснежном костюме миллионщика на собственной яхте я вошел
в столовую. Стол ломился; казалось, сюда каким-то чудом перекочевало все,
что я нахватал для Стаси перед Симбирском. Плюс громадный букет роз
посреди. Плюс две бутылки голицинского шампанского, мерзнущие в ведерках по
краям.
- Так у нас сегодня что - праздник? - спросил я.
- Еще бы не праздник. Повелитель домой заглянул на часок.
- А где же Поля?
- В деревне, у твоих.
Сердце у меня опять упало; я подумал, что она специально, в предвидении
домашних разборок, удалила дочь. Потом сообразил, что Поля в августе всегда
гостит в поместье, и мимолетно позавидовал ей. Раздольные подмосковные
равнины с таинственно клубящимися по горизонтам лесами; сад, обвисающие от
румяных плодов ветви яблонь; запахи сена и луга. Покой. В детстве я сам все
летние месяцы проводил там.
- Ну что же, Лизка,- сказал я,- предадимся греху чревоугодия?
- Народ грешить готов! - отрапортовала она и непроизвольно, сама, видимо,
не заметив, что сделала, козырнула двумя пальцами, по-польски.
2
Я лег, а она не приходила долго. Я думал, она принимает ванну, но когда она
вошла наконец, стало ясно, что она просто бродила по дому или просто сидела
где-нибудь, в детской, например, и думала о своем. О девичьем. Камушки,
впрочем, уже сняла и переоделась.
Мне так и не довелось узнать, действительно ли этот ее тугой блестящий
черный кокон снимается одним движением.
Она виновато поглядела на меня и погасила свет.
- Зачем? - тихо спросил я.
- Стесняюсь,- так же тихо ответила она из темноты.- Я лягу, и ты, если
захочешь, включишь, хорошо?
- Хорошо, маленькая.
Коротко и мягко прошуршал, упав на ковер, халат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81