Глаза все равно
оставались, как у побитой собаки.- Мы воспользуемся вашей запазушной
приемной.- и он сделал мне приглашающий жест к двери, в которую вошел
минуту назад.
Там произошла заминка; он пропустил меня вперед - я, растерявшись, едва не
споткнулся. Он мягко взял меня за локоть и настойчиво протолкнул в дверь
первым.
В этой комнате я никогда не бывал. Она оказалась небольшой - скорее
чуланчик, нежели комната; смутно мерцали вдоль стен застекленные стеллажи с
книгами; в дальнем т скрытого гардинами, сотрясаемого ливнем окна углу
стоял низкий круглый столик с двумя мягкими креслами и сиротливой,
девственно чистой пепельницей посредине. Торшер, задумчиво наклонив над
столиком тяжелый абажур, бросал вниз желтый сноп укромного света. Император
занял одно из кресел, жестом предложил мне сесть в другое. Помолчал,
собираясь с мыслями. Достал из брючного кармана массивный серебряный
портсигар, открыл и протянул мне.
- Курите, князь, прошу.
- Курить не хотелось, но отказаться было бы бестактным. Я взял, он тоже
взял; спрятав портсигар, предложил мне огня. Закурил сам. Пальцы у него
слегка дрожали. Придвинул пепельницу - ко мне ближе, чем к себе.
- Хороша ли княгиня Елизавета Николаевна? - вдруг спросил он.
- Благодарю, государь, слава богу.#$Слово "Бог" произносят с большой буквы
истинно верующие, и с маленькой - те, у кого это лишь привычное присловье,
наравне с "например", "елки-палки" или "мать чесна". (прим. авт.)$#
- А дочь... Поля, если не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, государь. Я благополучен.
- Вы еще не известили их о своем возвращении из Тифлиса?
- Не успел, государь.
- Возможно, пока еще и не следует на всякий случай... А! - с досадой на
самого себя он взмахнул рукой с сигаретой и оборвал фразу.- Не мое это
дело. Как лучше обеспечить успех думаете вы, профессионалы,- помолчал.- Я
предложил, чтобы вы, князь, возглавили следствие, по некоторым сображениям,
их я раскрою чуть позже. А пока что...
Он глубоко затянулся, задумчиво глядя мне в лицо выпуклыми, тоскующими
глазами. Сквозь конус света над столиком, сонно переливая формы,
путешествовали дымные амебы.
- Скажите князь. Ведь вы коммунист?
- Имею честь, государь.
- Дает ли вам ваша вера удовлетворение?
- Да.
- Дает ли она вам силы жить?
- Дает, государь.
- Как вы относитесь к другим конфессиям?
- С максимальной доброжелательностью. Мы полагаем, что без веры в какую-то
высшую по отношению к собственной персоне ценность человек еще не
заслуживает имени человека, он всего лишь черезвычайно хитрое и очень
прожорливое животное. Более того, чем многочисленнее веры - тем
разнообразнее и богаче творческая палитра Человечества. Другое дело - как
эта высшая ценность влияет на их поведение. Если вера в своего бога, в свой
народ, в свой коммунизм или во что-либо еще возвышает тебя, дает силы от
души дарить и прощать - да будет славен твой бог, твой народ, твой
коммунизм. Если же вера так унижает тебя, что заставляет насиловать и
отнимать - грош цена твоему богу, твоему народу, твоему коммунизму.
- Что ж, достойно. Не затруднит ли вас в двух словах рассказать мне, в чем,
собственно, состоит ваше учение?
Вот уж к этому я никак не был готов. Пришлось всерьез присосаться к
сигарете, потом неторопливо стряхнуть в пепельницу белоснежный пепел.
- Государь, я не теоретик, не схоласт...
- Вы отменный работник и безусловно преданный России человек - этого
довольно. Разглагольствования богословов меня всегда очень мало
интересовали, вне зависимости от их конфессиальной принадлежности.
Теоретизировать можно долго, если теория - твой удел; но в каждодневном
биении сердца любая вера сводится к нескольким простым и самым главным
словам. Я слушаю, князь.
Я еще помедлил, подбирая слова. Он смотрел ободряюще.
- У всех стадных животных, государь, существуют определенные нормы
поведения, направленные на непричинение неоправданного вреда друг другу и
на элементарное объединение усилий в совместных действиях. Нормы эти
возникают вполне стихийно - так срабатывает в коллективе инстинкт
самосохранения. Человеческая этика, в любой из ее разновидностей, является
не более чем очередной стадией усложнения этих норм ровно в той мере, в
какой человек является очередной стадией усложнения животного мира. Однако
индивидуалистический, амбициозный рассудок, возникший у человека волею
природы, встал у этих норм на пути. Оттого-то и потребовалось подпирать их
разнообразными выдуманными сакральными авторитетами, лежащими как бы вне
вида Хомо Сапиенс, как бы выше его. И тем не менее, сколь бы ни был
авторитетен тот или иной божественный источник призывов к добру и
состраданию, всегда находились люди, для которых призывы эти были пустым
звуком, ритуальной игрой. С другой стороны, всегда находились люди, которым
не требовалась ни сакрализация ни ритуализация этики; в простоте своей они
вообще не могут вести себя неэтично, им органически мерзок обман,
отвратительно и чуждо насилие... И то, и другое - игра генов. Один человек
талантлив в скрипичной игре, другой - в раскрывании тайн атомных ядер,
третий - в обмане, четвертый - в творении добра. Но только через четвертых
в полной мере проявляется генетически запрограммированное стремление вида
сберечь себя. Мы убеждены, что все создатели этических религий, в том числе
и мировых - буддизма, христианства, ислама - принадлежали к этим четвертым.
Ведь, в сущности, их требования сводятся к одному интегральному постулату:
благо ближнего превыше моего. Ибо "я", "мой" обозначает индивидуальные,
эгоистические амбиции, а "ближний", любой, все равно какой, персонифицирует
вид Хомо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81