Я решился.
Интеллектуал, упорно продолжая делать вид, что от таймырской гидропоники
зависит вся его будущность, успел уйти шагов на семьдесят вперед и почти
миновал сквер на пути к проезжей аллее по ту сторону окружавшей "Оттон"
зеленой зоны. В сквере было безлюдно; перистые облака, которые я с таким
удовольствием созерцал двумя часами раньше, превратились в сплошную
комковатую массу, забившую небосвод - от этого стало сумеречно и как-то
зябко... Ах, боже ж ты мой, да не от облаков тебе зябко, сказал я себе, и
эта догадка меня взбодрила. Я пошел за интеллектуалом. А когда он, не
доходя десятка шагов до Тирпиц-аллее, остановился, опустил газету и
обернулся, глядя сквозь черепаховые очки прямо на меня, я огладил себя
ладонями - невиннейший жест, я как бы проверяю, не помялся ли костюм, нет
ли где неожиданных складок, но профессиональный глаз сразу поймет, что я
демонстрирую отсутствие оружия и в карманах, и под мышками, и где угодно.
Он, явно спеша, сложил "Правду" - почти скомкал, чтобы успеть, пока я иду -
и повторил мое движение. С души у меня чуть отлегло. А то я уж готов был к
чему угодно - хоть в кусты нырять, хоть маятник качать на мирной дорожке,
заваленной сухой листвой... С другой стороны, что ему, он на своей земле, и
он не один - шарахнут сейчас в спину, или из тех же кустов выскочат и
брызнут в морду гадостью; или вообще... вдунут как-нибудь благородный огонь
неприятия простацких радостей и презрение к женкам-буренкам...
Наверное, поразительное чувство свободы и независимости должен испытывать
человек, для которого все это действительно ничего не значит по сравнению с
собственной персоной и тщательно взлелеянной манией непримиримой борьбы за
какой-нибудь живорезный идеал. Похоже, именно такое состояние свободы в
старину именовали мужественностью. Не представить...
И как, наверное, муторно и тоскливо становится этому свободному, живущему
лишь собой да борьбой, ежели хоть один день у него пройдет без того, чтобы
не четвертовать, не изнасиловать, не предать кого-нибудь нормального во имя
идеала... Ведь эти четвертования и предательства - единственное, чем
утверждает он себя в мире. Иного следа нет.
Я подошел к интеллектуалу вплотную и остановился. Отчетливо спросил
по-русски:
- Вы, похоже, хотите мне что-то сказать?
Он кивнул.
- Да,- тоже по-русски ответил он.- Я рад, что вы так быстро и так правильно
меня поняли.
Языком он владел прекрасно. Акцент - не сильнее, чем, скажем, у Крууса.
- Слушаю вас,- проговорил я.
Он помедлил.
- Я имею честь говорить с корреспондентом газеты "Правда" Алексеем
Никодимовичем Чернышовым?
- Истинно так.
Он снова помедлил.
- А может быть, с полковником Александром Львовичем Трубецким?
- Может быть,- равнодушно ответил я, а у самого буквально сердце упало. Где
ж это я так прокололся?
Он протянул руку и утешительно тронул меня за локоть.
И вдруг улыбнулся мне. На костистом узком лице, почти наполовину спрятанном
под очками, улыбка оказалась неожиданно мягкой и светлой.
- Не расстраивайтесь, полковник. Вы не допускали профессиональных ошибок. В
том, что мы расшифровали вас, нет ни грана вашей вины,- он вздохнул.- Вы
никак не могли знать, как не могли этого знать и те, кто вас послал, что
вилла альвиц давно вызывает у нас пристальный интерес, и мюнхенский узел
ЕСИ много лет назад оборудован небольшой автоматической приставкой.
Он опять вздохнул, и в этом вздохе явно скользило облегчение. Похоже,
подзывая и поджидая меня, он тоже перенервничал, и теперь помаленьку
распускался. Видимо, рад, что все кончилось без недоразумений.
- Как только откуда бы то ни было поступает запрос, в котором фигурируют
"Альвиц" или "Хаусхоффер", на соответствующий терминал в Берлине сразу
уходит информация о том, какой запрос поступил, откуда, что передано в
ответ. Первый сигнал мы получили более месяца назад. Пяти недель было
достаточно, чтобы разобраться, кто такой этот Чернышов, столь
интересующийся Альвицем. Тем более, что характер ваших запросов не оставлял
практически никаких сомнений в том, в связи с каким расследованием они
поступают. Интересоваться сектами коммунистов-ассассинов мог, скорее всего,
человек, занимающийся каким-то актом террора в сфере современного
коммунизма.
Ловко, черт. Действительно, предположить, что у них тут зуб на Хаусхоффера
нынешнего, было невозможно.
А у кого, собственно, у них?
- Коль скоро вы хотели только побеседовать, зачем была эта слежка? -
осторожно спросил я.- Я вам нервы мотал, вы мне...
Он чуть поджал губы, потом ответил:
- Да, видимо я виноват перед вами. Но я просто не нашел другого способа
дать вам понять, что я знаю, кто вы, и хочу встретиться с вами, но на
встрече отнюдь не настаиваю. Сочти вы для себя более целесообразным
уклониться от этого разговора - я не стал бы его навязывать. Клянусь
честью, у нас нет никакого желания вмешиваться вашу работу, или, тем более,
препятствовать ей. Если мои действия показались вам бестактными - душевно
прошу простить.
Он чуть склонил голову, потом снова поднял. Почти без колебаний я протянул
ему руку.
Потом он показал мне удостоверение с имперским орлом на корочке, и, уже не
так напряженно, проговорил:
- Я сотрудник четвертого отдела Управления имперской безопасности Хайнрих
фон Крейвиц. По чину равен вам. По титулу несколько ниже, барон.
- Восточная Пруссия? - спросил я.
- Заметно? - ответил он вопросом на вопрос, и в его голосе прозвучала
спокойная гордость.- Да, вы угадали. Так... Может быть, выпьем по кружке
пива? Здесь совсем рядом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81