Не помогут
братства, не помогут речи. Поможет, голубчик мой, великая наука, коя
наконец-то начнет служить истинному делу..."
Это он пишет летом шестьдесят четвертого, уже из Мюнхена, уже повидавшись с
Рашке. А вскоре их водой не разлить, они иногда даже гуляют вместе, и
молодой химик ради нового, по-русски безалаберного друга, даже как-то раз
начинает прогулку не в десять, а аж в три четверти одиннадцатого, ибо друг
проспал и не заехал за ним вовремя. Этот потрясающий факт отметила в своем
дневнике юная Герта Бюхнер, жившая напротив гостиницы Рашке, и наблюдавшая
его ежеутренние выходы, сидя у своего окошка.
А в сентябре шестьдесят четвертого Рашке берет Ступака с собою в Альвиц.
А годом позже Хаусхоффер, агитируя правительство Баварии за активную,
силовую политику и, в частности, за участие в неминуемом, по его мнению,
столкновении Австрии и Пруссии, делает в кабинете министров, в присутствии
короля, многозначительную оговорку: 2Да, это будет еще старая война. Но
ведь это не последняя война. И даю вам слово, в новых войнах у нас будут
новые солдаты. Солдаты врага станут нашими солдатами".
А Рашкин сидит в Альвице почти безвылазно. А в Альвиц со всей Германии
прибывают какие-то странные грузы: тяжелые металлоконструкции, мощные
помпы, паросиловые установки и динамо-машины, бесчисленные химикаты...
А Ступак то неделями не вылезает из Альвица, то вырывается вдруг и, явно не
ведая былого недостатка в средствах, колесит по коммунистическим адресам
Европы. Пытается договориться с Энгельсом, но терпит неудачу; в его бумагах
обнаруживается отрывок черновика письма неизвестно кому: "Фридрих туп и
пассивен. Человек, собирающийся писать "Диалектику природы", ничего в
природе не смыслит. Человек, призывающий к насильственному ниспровержению
реакционного строя, ничего не смыслит в насилии. С "Интернационалкой" нам
не по дороге".
Зато, когда в семидесятом году в Европе появляется Нечаев, они встречаются
и мгновенно становятся лучшими друзьями. Нечаев неделями позже пишет
Бакунину: "Петенька меня просто очаровал. Какая воля, какой ум, какой
размах! Он рассказывал мне много такого, что я принял бы за прекрасную
сказку, если бы он не привел доказательств. Скоро, скоро по всему миру,
неожиданно-негаданно для врагов наших то тут, то там, ровно грибочки после
дождя, начнут прорастать бесстрашные, неумолимые, беспощадные и не
сдерживаемые никаким Христом воители! Петенька обещал мне большую статью
для "Народной расправы", где, ничего, разумеется, определенного не говоря,
постарается вдохновить этой перспективою слабеющие ряды нашего воинства".
Вот этого-то, похоже, Петеньке не следовало обещать. Когда писалось это
письмо, Петенька уже исчез бесследно по дороге из Лозанны в Мюнхен.
В семидесятом.
И в том же семидесятом, на торжественном праздновании дня рождения сына и
наследника, Карла Хаусхоффера, счастливый отец на глазах у двух десятков
ничего не понимающих гостей вложил в ладошки годовалого малышатика,
спокойно таращившего глазенки на праздничный стол, благосклонно гукавшего и
пускавшего пузырики на радость роившимся вокруг него дамам, нелепый, ни на
какую игрушку-то не похожий железный ящичек. И малышатик сжал его пухлыми
ангельскими пальчиками, и потащил в рот, но ящичек не пролезал, пришлось
ограничиться угрызением углов. С бокалом шампанского стоя над отпрыском,
гордый и сияющий магнат, так ничего и не пояснив гостям ни тогда, ни в
последствии, заявил: "Сын мой! Ты младенец, и ты неоспоримый властелин
этого сундучка. Ты подрастешь, и станешь неоспоримым властелином сундучка
побольше и посложнее. А когда ты станешь совсем взрослым, ты, я вверю,
будешь неоспоримым властелином всего мира. Пью за это!"
И, что называется, немедленно выпил.
Сундучок.
Деньги? Сокровища? Если бы он сказал "побольше и поценнее", я бы так и
понял. Слово "поценнее" здесь просто напрашивалось. Но в письме одной из
присутствовавших на церемонии дам, отправленном ею в Вену, сестре, было
написанно именно "посложнее". Так не перепутаешь и не придумаешь. Даму это
выражение, судя по письму, удивило не меньше, чем меня.
Клаус Хаусхоффер прожил еще почти двадцать лет, и все это время не покидал
Альвиц ни на день. Гости, бывавшие у него в поместье - с годами их
становилось все меньше и меньше - в один голос утверждали, что у пожилого
политика усталый, издерганный вид, и он как бы все время ждет чего-то.
5
Мы сидели на скамье летней эстрады Рыцарского острова, и ночное озеро
Меларен играло каучуковыми отражениями огней. По ту сторону темной,
блестящей глади, на самом берегу Кунгсхольмена, темной тяжелой тенью
громоздился бастион ратуши, вытянувшей к небу мощный стебель главной башни.
Казалось, мимо вот-вот должен, потешно тарахтя, проковылять "Соларис Рекс".
Казалось, я пока не знаком со Стасей, и сидящий рядом еще только должен
меня познакомить с нею через целых тринадцать лет; и даже с Лизою мы
только-только начали обниматься-целоваться, и все чудесное еще предстоит.
Казалось, разговор должен идти о российской словесности, о том, что она
неизмеримо духовнее любой иной, поэтому европейский рынок и принимает ее в
час по чайной ложке. "Ты посмотри,- должен был говорить молодой и глупый
я,- они даже не знают, что такое, например, любовь. Есть секс и есть брак.
В первом главное размеры гениталий, объем бюста, техничность исполнения и
все такое. Во втором главное - урегулирование имущественных отношений,
особенно на случай смерти или развода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81