На следующий день не было ни солнца, ни высокого неба над Хельсинки, а лепил снег с дождем, подхватываемый порывами ветра с моря. Через улицу от моего отеля, в непосредственной близости от величественною здания парламента, которое будто сторожили громоздкие бронзовые фигуры бывших президентов Финляндии, открывали памятник президенту Паасикиви. Когда упало белое покрывало, перед толпой горожан, запрудившей небольшую площадь, на постаменте предстали две гладко обтесанные глыбы из темно-серого гранита. Лишь при хорошем воображении они могли напомнить торс человека. По замыслу скульптора Кивияраи, глыбы символизировали два континента. Тот, что поменьше,— Европу, а побольше — Азию. Малое пространство между глыбами— Финляндия. Она соединяет неспокойные континенты.
Над площадью гремят речи политических^ деятелей. Из перевода финки Раи Рюминой, которая любезно помогает мне знакомиться со своим городом, через хрипы динамиков и порывы ветра улавливаю слова о великой миссии Паасикиви: «...сближение Запада с Востоком... мир... понимание... доверие».
Мэр столицы говорит о линии Паасикиви — Кекконена, о духе Хельсинки, о добрососедских отношениях стран, объединенных одной границей. Снег, дождь, порывы ветра, грохот динамиков и понятные даже без перевода слова... Я опять в полосе фактов и событий Финляндия — СССР.
Возвращаюсь с митинга, и на меня с витрин и рекламных щитов смотрит одухотворенное лицо Ильи Ефимовича Репина. В Хельсинки выставка его работ...
Вечером смотрю фильм о жизни финского писателя Майю Лассилы, известного в нашей стране по роману «За спичками». На экране Петербург конца девятнадцатого века. Молодой Лассила говорит по-русски. Вместе с друзьями-народовольцами клянется наказать тирана России и Финляндии...
А в номере гостиницы опять Россия. Поворачиваю ручку радиоприемника, и комнату заливают родные звуки вальса «Амурские волны». Финское радио передает концерт русской духовой музыки...
Под звуки вальсов и маршей засыпаю, и снится мой военный Сталинград. Духовая музыка во мне навсегда рядом с войной. Не знаю, как и когда произошло во мне короткое замыкание «оркестр — война»,— наверное, в том далеком сорок первом, когда провожали отца на фронт и у военкомата плакали три трубы и бухал барабан.
А может, это случилось в конце войны или сразу после ее окончания в сорок пятом. Тогда на пустырях, среди развалин, как грибы, стали появляться первые «танцплощадки». Они и впрямь были похожи на грибы: круглые, белые, пахнущие свежим тесом. На каждой играл духовой оркестр, хоть плохонький, но обязательно духовой, а по городу весенними птицами мелькали, написанные от руки, афиши:
«Танцы под духовой оркестр.
Вход — 2 рубля.
Дети до 18 лет не допускаются».
...Мне снилась война, разоренный и весь в черных провалах Сталинград. Утром поднялся грустный, с ватной головой и ощущением, что заболеваю. Воспоминания и сны о войне, где было у меня столько горьких потерь и незабывавшихся до сих пор утрат, всегда вызывают печаль, а теперь к этому прибавлялась еще, видимо, и простуда.
Зло покосился на «стокмановскую» куртку и на открытие рождественского праздника на Александровской улице пошел в демисезонном пальто. В круговерти непогоды оно надежно укрыло меня сразу и от дождя, и от снега, и от ветра, и я благодарно вспомнил русскую пословицу о старом коне и борозде.
Александровская улица показалась одной из самых красивых в столице. Она увешана гирляндами цветных лампочек, здесь же высилась огромная нарядная елка.
Была суббота, и хельсинкцы с детьми на плечах вытеснили все автомашины с улицы в проулки. Осталась одна, и из нее доносился уже знакомый мне голос мэра Хельсинки.
— У нас есть поверие,— говорю Рае Рюминой.— Если человека слышишь дважды, то на третий обязательно увидишь.
— Господина мэра мы увидим пятого декабря, вдень вашего отъезда из Хельсинки.— И она передала мне карточку с приглашением на прием в мэрии.
Я не удивился.
С последними словами мэра над головами многотысячной толпы, запрудившей улицу, вспыхнули яркие россыпи лампочек. И толпа взрывается восторженным гулом одобрения. Машина мэра, разбрызгивая поверх людей синие и красные огни, тронулась. Увлекаемый толпой, я пошел вслед, ощущая, как над головою в месиве снега и дождя гудят и потрескивают гроздья многоцветных лампочек.
Через час я окажусь на банкете, который устроило общество коммерсантов Александровской улицы в ресторане универмага «Стокман», и каждый тост будет начинаться с этих лампочек.
Но сейчас я шел по нарядной улице и вдруг обнаружил, что я иду по улице, названной именем русского царя Александра II. А когда толпа вынесла меня на площадь, то узнал, что она называется Сенатской. Повернул голову и увидел прекрасное здание Смольного и нисколько не удивился. Я бы, наверное, не удивился, если бы здесь же обнаружил Адмиралтейство и петропавловский шпиль. Все нормально, все путем... Я на верной дороге к «открытию», которое объяснит все эти удивительные совпадения.
...Заканчивается изысканный рождественский обед общества коммерсантов Александровской улицы, и меня представили совсем молодому высокому господину — Илкке Арволу. Я удивился, узнав, что он директор столь знаменитого универмага. И тут же удивился еще раз, когда он свободно заговорил по-русски.
После полуторачасового обеда, где звучала только финская речь, я попал в родную стихию.
— Вы учились в Советском Союзе?
— Нет.
— Жили у нас?
— Нет.
— Где же вы так хорошо изучили русский?
— В Финляндии. В этом году я впервые побывал в Москве — вел переговоры о поставках товаров для посольств в вашей столице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47