Нет, красноармеец... тогда еще были красноармейцы. Серая шаль — женщина. Ссохшиеся сандалики и кусочек шелковой шапочки — девочка...
Подхожу к знакомому капитану милиции.
— Нельзя! Здесь командуют врачи санэпидстанции... Подожди...
Становлюсь рядом и молча смотрю, как грузят в машину то, что когда-то было людьми... Сколько их осталось под этими развалинами?
...Мы откапывали соседей Коршуновых. Бомба угодила в угол их блиндажа. Лопата младшего братишки Сергея уперлась в месиво из волос и земли. По зеленой шали определили, что это тетя Шура. Постояли, помолчали, и кто-то сказал: «Давайте присыпем. Им теперь все равно, где лежать».
Но и присыпать их не успели. Внезапно начался обстрел из тяжелых минометов-«скрипунов». Убило двух мальчишек из нашего 8 класса, а брата контузило...
Тогда шел, кажется, сентябрь. А позже уже некому было бегать откапывать. Мы, как суслики, позабивались в свои норы и щели и ждали конца...
Спускаемся в подвал, когда увозят останки. Помещение большое.
— Их просто замуровало,— шепчет мне на ухо капитан милиции.— Дом рухнул и их замуровало...
Молча обходим подвал, думаем об одном. «Сколько времени эти несчастные могли прожить? Неделю? Две? Месяц?»
— Здесь был продовольственный склад кафе...— говорит капитан.
«На что надеялись... кого звали..,» Не могу разлепить губы, лицо свело,
Звонок телефона оторвал меня от этого интервью с
Г самим собою. Рая разыскала финского журналиста, он поехал в свою бастующую редакцию и ждет нас. Надо собираться, а я застрял в своем Сталинграде... Он был у нас весной пятьдесят первого... Тогда же откопали тех... у вокзала. Город еще лежал в руинах, только поднялся его центр, а мир, казалось, подступил к новой черте катастрофы. Моя мама, опасливо поглядывая на черную тарелку хрипевшего репродуктора, повторяла: «Только бы не в этом году, только бы не сейчас. Еще и на ноги не встали...»
На юге города строился Волго-Донской канал. На заводах и стройках шли митинги протеста против поджигателей новой войны, и я писал в газете гневные репортажи с этих митингов. Думал ли я тогда, что через тридцать лет, когда моя жизнь пройдет перевал, мир будут сотрясать все те же холодные ветры...
5
В подъезде редакции журнала нас с Раей встретили пикетчики. Но, видно, признав, что мы ничем не угрожаем их борьбе, пропустили.
— Угостил их пивом и кофе.— Шуткой встретил нас журналист.— Иначе и меня бы не пустили в редакцию...
Его словам гулко вторило пустое здание. Это уже был не тот веселый и беззаботный человек, которого я встретил на рождественском вечере. Он тревожно говорил о забастовке.
— Если профсоюз не договорится в эти дни с издателями, то забастовка может продлиться несколько месяцев... Но у меня хорошее предчувствие.— Разливая кофе, он впервые улыбнулся.— Забастовка кончится восьмого января...
— Через пять дней? — удивилась Рая.— Почему?
— Я загадал вчера. А сегодня ваш звонок... И эта встреча...
Мы еще поговорили о забастовке.
— Уже не вышло три номера и материалы от зарубежных корреспондентов растут, как снежный ком,— сокрушался наш хозяин.— А у нас корреспонденты в Москве, Нью-Йорке, Лондоне, Мадриде, Австрии, Греции...
— В Москве на вас работает индийский журналист?
— Да-а...
— Я знаю его. Перед поездкой в Индию встречались. Еще удивился, почему индус пишет для Финляндии?
— Очень просто. Он хороший журналист. Дальше разговор вновь обрывается. Мой собеседник весь в сетодняшних заботах, а я все еще там, в Сталинграде: тушу пожары, хороню убитых и умерших от ран
и каждый день жду, что такое случится и со мною, потому что войне нет конца. Пришла она к нам на Волгу
жарким летом, а уже жмут крещенские морозы, и мы горстка жителей в рабочем поселке на окраине Сталинграда, умираем от голода, ран, страха и холода... Голос хозяина кабинета вырывает меня из военных сороковых, но я тут же попадаю в тревожные пятидесятые.
— Мир тесен,— говорит он.— А мы думаем, что мир большой. Вы знаете нашего корреспондента. С вами встречались в пятьдесят первом в Сталинграде, а сейчас в Хельсинки...
Мы уже выяснили, что Микколо приезжал тогда по приглашению Антифашистского комитета советской молодежи. Он был студентом Хельсинкского университета.
Делегация присутствовала на первомайских празднествах в Москве, а потом отправилась в наш город.
Он вспоминает детали, а я взволнованно уточняю и
— Самолет летел низко, и видно было, как крестьяне работали в поле.
— Это был Ил-14. До Сталинграда он плюхал почти три часа...
— Стюардессы — в меховых шапках
— Точно, небольшие меховые шапочки из теплой норки... А я забыл...
— Волга очень широкая. Течение мощное. Наш катер сильно сносило вниз. Лес на той стороне реки затоплен..
— В мае разгар половодья на Волге. Теперь, когда реку перегородили плотинами, волжане не знают, что это такое.
— Да. Да. Тогда строили первую. У Куйбышева. Мы ее видели с самолета,— подхватывает он.— А в Сталинграде ремонтировали улицы.
— Я четыре года учился в институте, и почти каждое наше занятие заканчивалось выходом всех студентов и преподавателей на расчистку руин...
— Мы видели немецких военнопленных. Они строили...
— Их было немного в Волгограде. Вы видели последних, отбывавших наказание за преступления, совершенные на нашей территории во время войны.
— Да, работало немного...
И опять разговор наш, будто уперевшись в стену, затухает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47