Но они помогли победить, это — главное, будем благодарны им за это. Если бы не было победы, не было бы ничего, и время остановилось бы.
Потом пришло в литературу поколение фронтовиков, солдат и офицеров — в большинстве своем — переднего края. Они видели войну из окопов, и это свое знание, это видение принесли в литературу. Каждый из них по-своему рассказал о своей войне, а все вместе— о Великой Отечественной. Но подросло тем временем еще поколение. В годы войны все они были детьми, подростками, и то, что ими пережито, а потом передумано, то, что они знали и видели, могли рассказать только они сами.
«Я был ребенком, когда началась война,— пишет белорусский режиссер В. Дашук, поставивший трагические фильмы «Я из убитой деревни» и «У войны не женское лицо».— Но она и нас, мальчишек... обожгла своим огненным дыханием всенародной беды. Да, я не помню войны «в лицо» — не помню бомбежек, перестрелок, кровопролитных сражений, но разве забыть мне похоронку, пришедшую на отца, и горе матери, оставшейся вдовой? Разве забыть смерть старшего брата, подорвавшегося на мине? Разве забыть сиротский хлеб, состоявший из перемолотых желудей? Разве забыть соседа-калеку, вернувшегося к крестьянскому труду без рук?.. И когда пришло время серьезной, ответственной работы в кино, я уже знал, о чем буду снимать долго, если не всю жизнь...»
Владимир Еременко несколько старше, он не только помнит, он сам пережил и артобстрелы, и бомбежки: в Сталинграде мирным жителям выпала солдатская доля. Было ему тогда тринадцать лет. Это возраст «сыновей полков», сирот войны. Бывало, шла воинская часть через сожженную, отбитую у немцев деревню, в которой одни закопченные печные трубы, и подбирала с собой голодного, несчастного парнишку. Да они и сами просились, рвались на фронт. Оденут, обуют, стараются держать подальше от передовой, где-либо при поваре, но разве удержишь? За исключением суровой повести Владимира Богомолова «Иван», об этих мальчишках писали, как правило, романтические и даже слишком романтические вещи, писали их люди, которые сами были далеко от фронта. А ведь это несовместимо: война и дети. И не идет у меня из памяти один такой сын полка. В Венгрии наша батарея поддерживала пехоту, и вдруг на наблюдательный пункт гроза грозой является командир стрелкового полка, а в свите офицеров, трепетавших вокруг,— маленький, будто игрушечный, солдатик в новом, перешитом по нему обмундировании, в сапожках по ноге, с большой серебряной медалью «За отвагу» на груди — самый воинственный из всех. А потом, когда шел бой за полотно железной дороги, опять я увидел его: сжавшись, как спят озябшие дети, лежал он на этой стороне насыпи, такой маленький, а рядом — мелкая воронка от взрыва гранаты.
Горю и бедам на войне нет края и не измерить, какое горе горше. Но в первую мировую войну из всех убитых, погибших мирные жители составляли 13 процентов. Во вторую мировую войну — почти 70 процентов. Семьдесят процентов из пятидесяти миллионов, унесенных войной. И это те потери, которые не считают в бою: они ведь не решают исхода сражения, потому до поры до времени чаще всего— безвестны. «Потянулись разбитые и сгоревшие вагоны. Я выскочил на насыпь, а мама бежала внизу, и меня сразу обдало тем сладковатым трупным запахом, от которого я уже стал отвыкать Между шпалами лежала рассыпанная пшеница, она уже почернела и проросла. У колеса разбитого вагона насыпан целый ворох. Я расковырял ботинком корку изопревшего, сросшегося зерна, под ней хорошая, сухая пшеница. Стал набивать ею карманы, забыв, что под мышкой у меня свернутый мешок. Мешок выпал, и я, нагнувшись, чтобы поднять его, вдруг увидел мертвую женщину. Она лежала между рельсами — на боку, спиной ко мне. Цветное летнее платье уже истлело на черном плече. Я отшатнулся и увидел девочку, тоже мертвую: она лежала, обхватив голову черными, как уголь, руками Это была не девочка, а какое-то обуглившееся деревце, и я смог определить, что это человек, только по волосам да клочкам одежды, которую шевелил ветер.
Подхватил мешок и прочь с насыпи. Бегу за мамой, а перед глазами— на мертвом, чугунном теле живые клочки цветного платья Платье у девочки из того же материала, что и у женщины. Значит, это ее дочка».
Это из повести Владимира Еременко «Дождаться утра». Он посвятил ее своим сверстникам — «мальчишкам Сталинграда». В сущности, все его повести и рассказы, собранные в этой книге,— о той поре, о великой всенародной трагедии и о величии духа, о том, что время это оставило в жизни людей. И хотя в повести «Дождаться утра» подростка зовут Андрей, это не выдуманная чья-то жизнь, а своя, рассказанная с точными подробностями, которые не могли уйти из памяти.
Итак, сначала на войну забрали отца. Потом — страшное известие по радио: под Харьковом пропало без вести 70 тысяч наших войск. В дальнейшем, когда немецкие армии двинутся на Дон, на Сталинград, станет ясно, что в ходе всей войны означало то наше несчастное наступление на ларьков, на изготовившегося противника. «Анализируя причины неудачи Харьковской операции, нетрудно понять, что основная причина поражения войск юго-западного направления кроется в недооценке серьезной опасности, которую таило в себе юго-западное стратегическое направление, где не были сосредоточены необходимые резервы Ставки,— пишет маршал Г. К. Жуков в своей книге «Воспоминания и размышления».— Если бы на оперативных тыловых рубежах юго-западного направления стояло несколько резервных армий Ставки, тогда бы не случилось катастрофы с войсками юго-западного направления летом 1942 года».
Но тринадцатилетний подросток не может знать о том, какие споры шли в Ставке Верховного командования весной 1942 года, почему больше всего опасались наступления немцев на московском направлении и туда (возражал против этого Г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47