Три дня жители Дубового прислушивались к канонаде. Три дня с короткими часами затишья горстка наших бойцов вела бои с немецкими танками и пехотой. Знали, что командует ими чернявый лейтенант, а может быть, и не чернявый, а русый. Хуторяне видели этого боевого командира: он вместе с бойцами заходил в крайний от дороги двор. Почерневший от пота и пыли, только зубы блестят. Попили водички у колодца, не успели даже умыться, в хату не зашли: спешили.
— Молоденькие, измученные, только глаза да кожа,— сокрушаясь, говорила хозяйка дома.— Даже от еды отказались, молока крынку успела подать, они на ходу ее выпили и ушли прямиком на эту бугровину.
Что там происходило, никто не знал. Из хутора видно было, как над бугром и на его вершине яркими кострами пылали фашистские танки, как сотрясали все вокруг взрывы, как дыбилась и взлетала в небо земля. Очень часто высоту накрывало взрывами снарядов и заволакивало пылью и дымом. Черной мазутной гарью и горелым железом тянуло даже сюда, к хутору. Трудно было поверить, что в таком пекле кто-то мог выжить.
Но вот выползали из лощины танки, шла за ними пехота, и высота оживала треском пулеметных и автоматных очередей и сухими звонкими ударами противотанковых ружей. Фашисты откатывались, и все начиналось заново.
И уже никто не мог поверить, что такую силу гитлеровцев могла сдержать та небольшая горстка валившихся с ног солдат, какая заходила в хутор. «Видно, подошло к ним подкрепление,— думали жители Дубового,— коль до сих пор держатся».
Но солдаты отбивали атаки врага собственными силами, и, когда к исходу третьего дня боев за высоту 180,9 подошло подкрепление наших частей и бойцы ворвались на этот перепаханный взрывами бугор, они нашли лишь смертельно раненного младшего лейтенанта Василия Кочеткова. Он успел сказать, что все пятнадцать красноармейцев его взвода погибли, и назвал их имена. С тех пор всех погибших на этой высоте 180,9 солдат стали именовать кочетковцами.
Тогда же из приказа по фронту об их подвиге узнали защитники Сталинграда. О кочетковцах писали в дивизионной и армейской газетах. О подвиге шестнадцати солдат-богатырей у хутора Дубового была опубликована корреспонденция в «Комсомольской правде».
Двадцать лет жители Дубового каждую весну приносили к памятнику шестнадцати погибших цветы, и вдруг пришло известие, что двое из них живы.
Геннадий Афанасьевич Унжаков жил и работал на Урале в Афанасьевском леспромхозе, когда из Нижне-Сергиевского райвоенкомата пришла повестка, в ней предписывалось явиться в военкомат и получить орден Красного Знамени, каким он награжден посмертно.
Бригада лесорубов Унжакова в те дни работала верст за тридцать от поселка леспромхоза, и жена, получив эту весть, в тот же день отправилась к мужу. С ним можно было связаться по рации из конторы леспромхоза, наконец, вызвать к телефону в ближайший от лесоразработок поселок. Но жена сама хотела передать это письмо Геннадию Афанасьевичу.
Дрогнула в руках Унжакова повестка, да и сам он качнулся, точно рядом неожиданно просвистел и ахнул на землю вековой кедрач. Потом с побледневшим лицом, неподвижный и оглушенный, сидел он на заснеженной вырубке, где они валили лес, и смотрел мокрыми глазами на обступивших его товарищей. Повестка переходила из рук в руки. Геннадия Афанасьевича поздравляли, хлопали на радостях по плечам.
— Причитается, бригадир. Давай шабашить — обмоем орден...
Унжаков молчал, разводил своими ручищами да блаженно улыбался. А через четверть часа бригадир уже собирался в дорогу. Но разве можно было отпустить его одного такого? И лесорубы всей бригадой решили ехать с ним в военкомат.
— Зачем же всем-то? — шумел начальник участка.— Ведь конец месяца, а у нас...— Но, глянув на Унжакова, сразу сник и только спросил: — За день обернетесь?
И дал лучший лесовоз и лучшего водителя.
Сотня верст по зимним лесным дорогам не расстояние. Докатили мигом. Всего раз в попутном селе забегали в магазин погреться и мчали дальше.
В тесный кабинет начальника райвоенкомата ввалились шумно, с шутками. Сразу по-хозяйски задвигали стульями, но мест на всех все равно не хватило, сели на подоконники, даже на край стола, потеснив военкома к самой стене.
— Проходите, размещайтесь,— растерянно приглашал подтянутый и торжественно-взволнованный военком.— Садитесь, Геннадий Афанасьевич,— предложил он Унжакову.
Но невысокий человек с обветренным, загорелым лицом, какое встретишь лишь у людей, круглый год работающих на открытом воздухе, продолжал стоять. А когда военком повторил приглашение, Унжаков потер широкой грубевшей ладонью лоб и обронил:
— Ничего, я так...
— Мы пригласили вас, чтобы вручить вашему бригадиру Геннадию Афанасьевичу награду...— Волнение прерывает речь военкома: — Орден Красного Знамени, К этой награде красноармеец Унжаков был представлен осенью сорок второго. Посмертно...
Унжаков смотрит в сухощавое лицо военкома, но до него доходят лишь обрывки фраз: «Они повторили подвиг панфиловцев...», «Шестнадцать героев три дня удерживали высоту...», «За ними была Волга, Россия, они не отступили, и все погибли...». Это военком читает приказ войскам фронта от 2 октября 1942 года: «...За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаются посмертно...» А дальше среди шестнадцати и имя красноармейца Унжакова...
Выходит, все эти двадцать лет считали его убитым. Двадцать лет — половина его жизни... Он и сам считал себя убитым, когда августовской ночью сорок второго очнулся среди обгоревших танков, мертвых товарищей и врагов с двумя пулевыми и двумя осколочными ранениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47