Сейчас он воюет. Передовая километрах в пяти. Она тянется по буграм и балкам, опоясывающим город. Наш же рабочий поселок прижался к Волге. Здесь были все тылы наших частей, удерживающих фронт, и немецкая авиация, артиллерия и тяжелые шестиствольные минометы-«скрипуны» беспрерывно молотят по поселку.
От поселка уже давно ничего не осталось. Деревянные дома сгорели еще в конце августа при первых бомбежках, когда на нас сыпались вместе с фугасными зажигательные бомбы. Сами по себе зажигалки не страшны, и мы, мальчишки, научились легко с ними управляться. Даже Сергей и его сверстники не боялись их. Бомбы небольшие, весом всего в несколько килограммов. Их можно отбросить за хвост в безопасное место, засыпать песком или землей.
Как-то раз в наш двор упало сразу несколько зажигалок. Пока мы с мамой возились с первой бомбой, откатывали ее лопатами от дощатого сарая, а потом засыпали песком, Сергей бесстрашно ухватил за стабилизатор зажигалку и бросил ее в кадушку с водой. Мы перепуганно замерли, ожидая беды. Но бомба не взорвалась. Она только разъяренно зашипела в кадке, и оттуда вырвалось облако пара.
В первые дни бомбежек еще стояли кадки с водой в наших дворах, но зажигалок сыпалось столько, что мы не успевали управляться с ними. Горели уже не дома и кварталы, а целые улицы. Волны горячего, с головешками и снопами искр воздуха, подхваченные «дурновеем» (так называли у нас противный ветер из Заволжья), кружили по поселку, и вскоре нечему было гореть и нечего было тушить. Поселка, где проживало несколько десятков тысяч людей, не стало. На месте деревянных домов чернели плешины пепелищ, а там, где высились каменные постройки, громоздились бесформенные серые завалы.
Мы сидели перед выходом из подвала, над которым лежали груды разрушенного дома, и мама, закончив чистить рыбу, спросила у Тулегена:
— Как всегда, из голов и хвостов уху, а остальное пожарить?
— Как всегда...— выдохнул тот и передернулся всем телом, будто хотел стряхнуть с себя сон, но, так и не стряхнув, опять прикрыл глаза.
— Подремли, подремли еще,— ласково отозвалась мама.— Они тоже, наверное, передыхают,— кивнула она в сторону затихшего бугра.— Успеть бы и нам...
Мама проворно подхватила кастрюлю с чищенной и порезанной рыбой, Сергей взял сковороду и баклажку с подсолнечным маслом (ее тоже принес нам Петро Сырцов), и они, пригнувшись, трусцой побежали меж развалин к оврагу, где у нас под обрывом была выдолблена печурка.
Тулеген открыл глаза и, кажется, проснулся совсем.
Его темные зрачки засветились осмысленно и цепко Не шевелясь грузным телом, он повел глазами и уперся взглядом в котелок с лузгой.
— Это зачем? — разомкнулись его небритые губы, и он пружинисто вскочил на ноги.— У нас нэ едят...
— У нас тоже не ели,— ответил я.— А теперь и лузге рады.
— Лузга? — спросил он и, не дождавшись ответа, добавил:— Балык кабагы... Эта мусар. Мусар... Выбрась!..
Он снял ремень а телогрейки, расстегнул единственную на ней пуговицу и, ловко заведя руки за спину, подпоясал гимнастерку. Солнце пригрело, и ему стало жарко.
Тулеген с хрустом потянулся всем своим громоздким телом, явно наслаждаясь и этим солнцем, и тишиной, и тем, что ему удалось подремать. Широкое, скуластое лицо выражало блаженство. На войне люди умеют ценить короткие минуты покоя. Это я знаю по себе. Мне тоже сейчас хорошо, не хочется двигаться, и я спрашиваю Туле-гена:
— За продуктами собрался?
— Та,— отвечает он.— Комбат велел, начальник штаб велел, еще начальник велел... Их много, я один...— В щелках век смеются его горячие глаза.
— И доппаек тоже будешь получать? — опять спрашиваю я, зная, что в комсоставском доппайке всегда бывают вкусные вещи: тушенка, сало, печенье и даже халва.
— Нет,— покачивает головою Тулеген.— Доппаек там,— и кивает в сторону оврага, где скрылись мама и Сергей.
Тулегену надо идти, а он стоит на солнцепеке, у стены, и я вижу, что он не только наслаждается этим солнцем и непривычной тишиной, которая скатилась на наш поселок с бугра, но и отдаляет свою опасную дорогу к подвалам кожевенного завода, где разместились продовольственные склады военной части. Дорога туда действительно опасная. Она идет через погорелье деревянных домов, а от них остались только печные трубы.
— Что Петро так долго не приходит?
Тулеген обрадовапно улыбается тому, что еще несколько минут может постоять здесь, в тиши, и охотно поддерживает со мною разговор:
— Придет, придет. Он спать сюда придет... У вас тут якши...
Но, видно, медлить больше нельзя, и Тулеген нагибается, поднимает с земли тощий вещмешок. Потом скатывает в трубку брезентовое ведерко, в котором он принес рыбу, запихивает его з зещмсшок и добавляет:
— Сегодня вечером придет. Наверное, уже вернулись...
Он еще мгновение медлит, потом вдруг напрягается, и его тело напоминает человека, который собирается прыгнуть в холодную воду. Спина переламывается в пояснице, голова втягивается в плечи, и Тулеген скрывается в развалинах.
«Значит, Петро еще не вернулся с задания. Что-то они долго на этот раз...»—с тревогой думаю я.
Петро служит в разведке. Почти всегда после задания он приходит в наш подвал и отсыпается — спит сутки, а то и больше, если можно, не обращая внимания на бомбежки и артобстрелы. Иногда Сырцов появляется здесь на час-другой, вот так же, как Тулеген, на рассвете или поздно вечером с оглушенной рыбой в мокром вещмешке, и в нашей печурке наскоро варит уху, а если нет времени, то запекает рыбу целиком в углях и золе. Это самый скорый и экономный (обходимся без масла) способ приготовления рыбы.
Всякий раз, когда появляется Петро, у нас праздник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47