Астахов, политруком роты Новиков, связной, державший связь с Кочетковым,— М. Мурзинцев.
В Москве есть Совет ветеранов 40-й. Председатель — первый комдив генерал-майор Постревич А. И., один из его заместителей — Сергеев Анатолий Иванович. Вы можете с ним встретиться, он в то время (1942 г.) был начальником дивизионного клуба.
Если Вам придется еще писать о подвиге кочетковцев, то расскажите и о комбате А. А. Кузнецове (его имя вы упоминаете в конце рассказа). Уже после боя взвода Кочеткова батальон А. Кузнецова дрался за эту высоту 180,9. Сам Александр Кузнецов подбил три танка и погиб в единоборстве с четвертым. Посмертно ему присвоено звание Героя Советского Союза. Приказом министра обороны его имя занесено навечно в списки полка. На Мамаевом кургане Кочетков и Кузнецов не только «соседи», но и однополчане.
Желаю Вам успехов в Вашем благородном труде.
Черенков П. И. (полковник в отставку). Минск-34, уЛ. Захарова, 40, кв. 88»
Я ответил Павлу Ивановичу, поблагодарил за его доброе письмо, но написать о боях батальона Кузнецова за освобождение высоты 180,9 не решился. Это уже другой рассказ, другая страница в героической летописи 40-й гвардейской дивизии, и ее напишут те, кто знает об этих событиях лучше меня.
1970—1982

ЗАПИСКА ИЗ СОЛДАТСКОГО
МЕДАЛЬОНА
Эта история случилась через двенадцать лет после войны. В тот год я переезжал из родного Волгограда на новую работу в Свердловск. Зашел в Музей обороны Царицына — Сталинграда. Он находился в одном из первых восстановленных в городе зданий близ вокзала, где шли самые упорные и тяжелые бои.
— А знаешь,—встретил меня мой приятель по институту, который работал здесь научным сотрудником,— у нас есть интересная новость,— и повел в один из залов.— Помнишь? — остановился он перед экспонатом.
— Еще бы, записка из солдатского медальона,— ответил я,— а что, разыскали сведения о ее авторе?
— Да, вот,— загадочно улыбнулся приятель,— собираемся менять здесь экспозицию. Дело в том, что он сам... оказался жив.
— Как жив?
— А вот так,— продолжал интриговать меня приятель,— все считали, что погиб. Ведь тот, кто передавал нам записку, сообщил — погиб. Да и ты писал и другие— везде это говорилось... А мы через военный архив установили, откуда он призывался в армию, и написали туда, авось найдется кто-то из его родных. И вдруг откликается сам Шестовских. Представляешь?
Мой приятель не был сталинградцем, и для него эта записка — просто интересный документ среди других экспонатов музея. Для нас, переживших Сталинград, она воскрешала память о страшном дне, когда оборвались жизни десятков тысяч мирных жителей, и я многие годы пытался разгадать тайну записки, выяснить: где погиб герой? Дело в том, что Шестовских писал ее в этот трагический для всех нас день:
«Сегодня, 23 августа, ведем ожесточенную борьбу с проклятым фашизмом. Если меня убьют, то пусть Родина знает, что я погиб за исторический город Сталинград Я кандидат ВКП(б), но прошу меня считать членом партии. Пусть Родина знает, что погиб коммунистом, за дело партии.
Иван Константинович Шестовских».
23 августа сорок второго... Его потом все назовут черным днем Сталинграда. Сотни вражеских самолетов в несколько часов «обрушили на почти полумиллионный город гигантской силы бомбовый удар. Они сделали свыше двух тысяч самолето-вылетов, зажгли Сталинград со вс§х сторон, и город горел уже многие недели и месяцы. Именно тогда гитлеровские танки прорвались к его окраине, вышли почти к самой Волге, севернее тракторного завода, и здесь велись самые кровопролитные бои. Мне всегда казалось, что там бился «с проклятым фашизмом» и погиб этот солдат.
Обо всем этом я писал в репортаже из музея, гадал, где мог погибнуть автор записки в тот страшный день, и вдруг выяснилось, что этот человек жив!
Я всматривался в записку Шестовских, и теперь она уже для меня была живой весточкой из того тяжелого фронтового лета. Крохотный и пожелтевший от времени клочок бумаги, торопливые слова. Рядом с ней плоский солдатский медальон из белой жести. Сколько мы находили таких, когда хоронили убитых бойцов. И во всех были адреса семей погибших, куда посылать извещения-похоронки. А в этой адреса не было, а лежала записка...
Прощаясь со своим приятелем, я попросил адрес Шестовских, и оба мы были удивлены и обрадованы тем, что живет он в городе Ирбите, тех же краях, куда я уезжаю.
— Вот и первый твой очерк с нового места работы,— пошутил приятель.— Только не забудь наш музей, запиши и пришли нам его воспоминания.
Из Волгограда в Свердловск я уехал летом, а в маленький городок Ирбит, некогда славившийся на весь Урал знаменитыми ирбитскими ярмарками, попал только зимой. Я, конечно, все это время помнил о записке Шестовских, знал, что этот человек живет где-то в сотнях километров от меня, но, как говорится, мы полагаем, а жизнь располагает.
И все же я наконец отправился к Шестовских. От Свердловска часа полтора летел на крохотном юрком АНе. Самолет бесстрашно проскользил на лыжах по заснеженному полю аэродрома, и нам пришлось долго добираться по глубокому снегу к одинокому зданию аэровокзала.
После бесснежного Поволжья меня поразили безбрежные белые горы. Они потеснили даже лес, и с самолета его вечнозеленые массивы казались потерянными и притихшими. А сейчас я сидел в автобусе и от аэропорта к городу будто плыл по белому ущелью. На обочинах улиц тоже снежное царство, однако на дорогах оживленное движение машин и... мотоциклов.
— Зимой — и на мотоциклах? — удивленно спросил я соседа в автобусе.
— Тут так,— с затаенной гордостью ответил тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47