Небо начало подниматься вверх все ~тттттл ,r T,TTTTTrk r rwnTTcxv глгллсх^ чякяцдттйгтк и с каждого стеб

совсем без колосьев, а люди — без хлеба. Но тут завыла собака. Она первая почуяла приближение страшного горя. Бог услышал этот горький вой и остановил небо. С тех пор оно так высоко над землей, а на ржи — по одному колосу — бог оставил его на счастье собаки...— И, помолчав, Опанас добавил: — Вот почему в нашей деревне уважают собак...
Приехали к вспаханной полосе, которая начиналась сразу от дороги, а другим концом подходила к лесу.
Опанас повесил «лукошко» на шею Петрухе, насыпал туда несколько горстей овса, а Опанасиха положила в овес три вареных яйца.
— Ну, начинай,— сказал Опанас, подталкивая Пет-РУху.
Мальчик несмело шагнул на пахоту, забрал из шляпы горсть и бросил зерна на землю.
— Так,— сказал Опанас— Давай дальше. Петруха неловко переступил в мягкой земле и бросил
еще горсть.
— Молодец! — похвалил Опанас, и эта похвала придала Петрухе смелости.— И яйца кинь подальше!
Петруха уже рассыпал горсти овса с яйцом во все стороны. Вскоре его лукошко стало пустым.
— Спасибо, сынок,— сказал Опанас— Теперь можно и нам начинать.
3
Йыван сидел на берегу под липой и смотрел, как плывут по разлившейся Кокшаге льдины. Вода свежо и щедро блестела под солнцем, а льдины были похожи на сахарные головы — вверху прорвало затор, и ломаный торосистый лед несло густо.
Скоро должны будут пойти и плоты. Каждое дерево в них клеймено, на каждом торце поставлен керосиновой сажей знак. Те, что оклеймил Йыван, поплывут под черными буквами «С. А. Л.». Но не один он клеймил деревья, много таких Йыванов ходило от пристани к пристани по берегам Кокшаги и ставило на белых торцах знаки своих хозяев.
шин, без ветвей, и каждое затесано, и на затесе клеймо — «С. А. Л.». Словно деревья в плотах взбунтовались, порвали все заповоры и разбежались по бору, по своим местам.
Но Йыван опять смотрит на вольную воду Кокшаги, на плывущие по стрежню льдины, и тягостное беспокойство от этого странного наваждения мало-помалу проходит. Как широко разливается весной Кокшага — другой ее лесистый берег еле виден, он за разлившейся по лугу водой, и только по луговым ветлам можно догадаться, как будет здесь летом...
Сверкающими на солнце кусочками льда летят над рекой два лебедя — первый поменьше второго. Наверно, первой летит лебедушка — так бела она, розово-нежна ее грудь от солнечных лучей. Лебедь чуть потемней, бока его отливают желтоватым. И легкое, чуть слышное переливчатое курлыкание дрожит в весенних берегах Кокшаги.
Но вот пролетели, скрылись, погасла песня в разноголосом звоне мелких пичужек.
И опять померк день, опять этот странный клейменый лес... И даже синичка не мелькнет, не вспоет, не прокукует кукушка. Сколько ни идет Йыван, все те же деревья без вершин, без сучьев — как почерневшие от губительного пожара колонны, и только на белых затесах, в каплях янтарной смолы черные клейма. И страшно делается Йывану, он шарит за спиной топор, а его нет за поясом. Где же он его потерял?
— Ха-ха-ха!.. — вдруг звенит дробный, леденящий душу хохот.
— Овда?..— Йыван останавливается, прячется за толстую сосновую колонну, оглядывается, ищет среди ровных срезанных вершин солнышко, но солнышка нет, и он не знает, как выйти из этого леса. Туда? И он бежит от дерева к дереву. Но впереди опять кто-то невидимый:
— Ха-ха-ха!..
И жуткое эхо бьется и звенит в обугленных клейменых деревьях.
— Ха-ха-ха-ха!..

вающей травке протянулись долгие тени.
Сначала Йывану показалось, что это льдина — грязная, где-нибудь терлась о песчаный обрыв, и на нее на-па козлах, тупо смотря вперед,
сидел ямщик, толстый, с белым отечным лицом, на котором голубели маленькие глазки. В коляске Йыван еще издали увидел двух женщин.


— Овда?..
— Разве ты не узнаешь меня, Йыван? Разве я похожа на Овду?
— Нет,— отвечает Йыван.— Ты похожа на одну девушку... Сандай.
— Может быть, я и есть Сандай? Посмотри внимательнее, Йыван.
— Да, пожалуй, только у нее не такой голос...
— Это из-за деревьев, Йыван.
— Да, странный лес, я и своего голоса не узнаю.
— А что это за знаки, Йыван?
— Это маркировочные знаки...
— Что обозначают эти буквы, Йыван?
— Это имя хозяина.
— Вот оно что! А где же сам хозяин?
— Не знаю, может быть, дома...
— Но чья рука наставила эти черные знаки, Йыван?.. Ты не знаешь?
— Видишь ли...
— Почему ты опустил глаза, Йыван? Тебе нравится такой лес?
— Нет, но хозяин... Видишь ли, ведь надо как-то жить, приходится у хозяина просить работу. А он дает клеймо, сажу и керосин и говорит... Постой, куда ты уходишь? Я расскажу тебе про дядю Опанаса. Он тоже говорит, что, не будь этой работы, он бы не знал, чем кормить свою семью, они бы все погибли с голоду, и маленький Петруха — тоже... Подожди!.. Ведь хозяин платит только за эту работу. Если бы платили за посадку деревьев, я бы за меньшие деньги пошел бы на эту работу... Постой, подожди, куда ты уходишь, Сандай?!
Но только дробный, леденящий душу хохот из-за клейменых деревьев:
— Сандай!

Первые плоты показались на Кокшаге тогда, когда солнце золотилр голую верхушку липы с набухшими до предела почками на ветках, а по земле, по первой осыпалась земля. Но это был плот. Когда его развернуло, ясно стал виден верхний ряд клейменых торцов.
Когда на плес из-за поворота выплыл второй плот, Йыван поднялся и пошел к деревне — полверсты было лесной дорожкой до Юж-кювар, до первых вспаханных полос.
В мелком сквозном березняке гомонили птицы, перекрикивая, перепевая друг друга. Уже зацветала черемуха, и от кустов ее душисто веяло в вечернем посвежевшем воздухе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99