Но все-таки к пахоте закончили, несколько дней гудела площадка у караульной избы — распределяли наделы.
— По закону-у! — ревел Янлык Андрий.
— По совести! По справедливости! — кричали в ответ.
— По закону-у!
Спросили у учителя, как делить: по закону, который был еще с 1865 года, когда земля нарезалась оптом, а там уже шел учет ревизских душ, или по совести, то есть учитывать и тех, кто не считался ревизской душой (ревизии уже давно не было). Учитель ничего не мог сказать определенно: закон есть закон, однако и по справедливости можно, это не противоречит...
— Противоречит! По закону!
И привезли из волости писаря, толстого, в суконной борчатке, в лакированных сапогах, в очках на мясистом красном носу. И в напряженной тишине он сказал тихим ровным голосом:
— Утверждать будем наделы только законного порядка.
По закону Ваштарову Очандру сыну Миклая полагался надел в половину ревизской души — около трех десятин, которые собрались из полосы пашни у Санчурского тракта, из клина в овраге Кужу-Корем, из поляны в лу-жайном болотистом лесу за озером.
Йывяня. почему земля неровная, почему на
— Давным-давно был на земле большой поток воды и все утонуло, и были волны от бури, а потом вода схлынула, и так вот осталось неровно...
Крестный Григорий, старый николаевский солдат, освобожденный по болезни после Крымской войны, объяснял еще загадочней:
— Был, Ванюшко, на земле ледовый век, толстенные льды лежали, вот с наш дом и даже толще, так вот это его последствия.— И хмурился, словно сам хотел увидеть свою землю в таком толстом льду и не мог.— Последствия, стало быть,— добавлял он для убедительности.
Но ни великая вода, покрывшая землю, ни толстый лед не вязались с заросшими черемухой и смородиной берегами озера, с таинственным зеленым полумраком оврагов, с темными лесными увалами по краю земли... Но и то, что было совсем рядом — куст репейника с фиолетовыми цветами, васильки во ржи, сама рожь в зеленом тумане пыльцы — все это было удивительней, чем ледовый век.
Но крестный Григорий куда с большим толком поучал своего крестника, внушая ему:
— Ты, Ванюшко, меня перед богом не подводи, ведь перед богом-то я за тебя ответчик.— И учил, как надо почтительно здороваться с людьми, говоря им так: «Здоров, куда путь держите или откуда идете, чего несете».
— А еще, Ванюшко, — толковал крестный, — уважительные взгляды применяй, ни в коем случае сквернословие не допускай, ни с кем не ругайся, малых не обижай, чужое не бери.— И поднимая крючковатый прокуренный палец в небо, страшно тараща глаза на крестника, шептал: — Бог все видит и грехи наказует...
Впервые Йыван увидел «власть» осенью, со своей полосы: отец с матерью серпами жали первую свою рожь, а Йыван бегал по жнитву в маленьких лапоточках, выискивая оброненные колоски. Но колосков не находилось в короткой жесткой стерне, и он перестал искать. Вдруг видит: по тракту — пара лошадей с колокольчиками и сверкающей начищенными бляшками сбруей легко катит тарантас, на козлах ямщик, а в корзине хорошо одетый, толстый важный человек в темном.
— Давай шевелись, прокатим барина побыстрей!..
— Тятя, это кто едет? — спрашивает шепотом Йыван. Отец молчит, смотрит из-под руки, и когда тарантас
минует ихнюю полосу, объясняет:
— Это, Ванюшко, власть наша едет.
— Какая власть?
— Волостная. Волостной старшина Тымапи Япык из богатого рода Тойдемов.— И помолчав, добавляет со вздохом: — Видно, подать скоро собирать будут, вот он и объезжает...
А подать в ту осень собирали сразу за два года, развеяв у мужиков надежду на «власть сжалится». Власть не «сжалилась», и надо было платить. Казалось даже, что она люто мстит за передел и особенно мстит «землемерам». У Федора-кузнеца свели со двора двух последних овец, у Миклая Бороды сняли крышу с дома, а Рыжий Полат стоял на коленях перед Каврием, вымаливал у него денег на уплату. Ваштаровы отдали последние деньги — хорошо, что Овыча сохранила.
Собирал подать сам Тымапи Япык, волостной старшина с писарем, с урядником, с двумя могучими, угрюмыми мужиками из Арбан. Водил их по домам Шем Каврий, выбранный на последнем сходе старостой.
Дошла очередь до Тойгизи.
— Два года с него не брали как с погорельца,— сказал Шем Каврий. — Потом еще два года не брали...— И склонив голову к уху волостного старшины: — Тридцать рублей десять копеек...
— Да, все верно — тридцать рублей десять копеек,— подтвердил писарь.
— Ну, любезный, где деньги? Казна ждать не может,— сказал Тымапи Япык.
— Нету у меня денег, — ответил Тойгизя, твердо глядя на волостного старшину (вообще в деревне заметили, что как у Тойгизи стали жить эти два мальчика, он как бы воспрял духом, даже взгляд изменился).
— А что же у тебя есть? — строго спросил Тымапи Япык, задетый больше этим смелым взглядом, чем самим
®TRfiTOM.
Тойгизя вдруг улыбнулся — он и сам не знал, чему он улыбнулся. Может быть, ему вспомнилось, как желал ему меньший мальчик полный двор скотины, сотни гусей, сотни уток, много-много курицей...
— Ты чего ухмыляешься? — взревел волостной старшина.— Нет, вы посмотрите, он еще ухмыляется! Дать ему двадцать пять палок!
И повалили Тойгизю на бревна, спустили штаны, задрали рубаху. Но палки подходящей не было, и Тойгизя лежал на бревнах — двое сидели на его ногах, двое держали за руки.
— Где палки? — спросил Тымапи Япык.
— Я послал, сейчас будут,— быстро ответил Каврий. Вскоре Рыжий Полат приволок несколько свежих ивовых палок — сам недавно ходил за ними для загороды.
— Ну, что я сказал! — крикнул Тымапи Япык, наливаясь нетерпением. И подхватывая его крик, Каврий приказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99