— Может, и щей налить?
— Налей, пожалуй,— сказал Тойгизя.— Из добрых рук все вдвое вкусней.
— Откуда ты знаешь, что у меня добрые руки?
— Ой, дочка, Тойгизя много пожил, всякого повидал, мне теперь все видно,— сказал старик, принимаясь за щи.
— Так зовут тебя Тойгизя?— спросила, помолчав, Настя.
— По-всякому зовут меня: для маленьких я дедко, для больших — дядя Тойгизя... По-всякому.
— Смотри, какой ты веселый!..— сказала Настя.
— Что ж, доченька, Тойгизя свое отпечалился, Тойги-зе теперь ничего не боязно, вот он и веселый!.. Ведь людей страх гнет, страх сердце грызет, страх божий свет в глазах застилает — из-за страха и люди друг друга не-
— Нет, хорошо, вот чайку попью, да в обратный путь...
— Страх, говоришь?— раздался вдруг посторонний голос: в открытых дверях кухни стояла молодая хозяйка.
— Да, доченька, Тойгизя так думает,— живо ответил старик, поднимаясь.
— А откуда ты взялся? Неужели на кордоне такие живут?— И опять, не дожидаясь ответа, словно ответ ей, какой бы ни был, будет безразличен, она повелительно сказала: — Зайди ко мне, старик, я хочу тебя спросить...— И пошла.
Тойгизя поклонился Насте и живр последовал за молодой хозяйкой: она ждала его у открытой двери в сенях. Когда и он вошел в комнату, хозяйка уже сидела в углу в мягком кресле.
— Входи, — сказала она.
Тойгизя переступил порог и замер, не решаясь двинуться дальше: на иолу лежала огромная буро-черная медвежья шкура.
— Проходи поближе,—сказала хозяйка.
— Медведь преградил мне дорогу, и я боюсь, — с улыбкой произнес он.
— Ты же сам говорил, что ничего не боишься.
— Я ничего не боюсь человеческого,— с мягкой твердостью сказал Тойгизя.— А это медведь.
Хозяйка улыбнулась — ей понравились слова старика. Она сказала:
— Мой медведь не такой уж злой. На то, что твоя нога наступит на него, он не обидится. Может быть, он даже подумает, что ты добрый гость.
— К медведям у меня никогда не было зла в душе, -сказал старик, не сводя пристального взгляда со шкуры.
— К тому же,— продолжала хозяйка, — у тебя на ногах лапти, а лапти медведь, наверно, любит — лыко ему напомнит лес. Да и сам в лесу живешь...
— Оно-то так, да нога не ступает,— непреклонно ска зал старик, осторожно обходя шкуру и садясь на деревян иый резной диванчик у стенки. Теперь голова медведя была близко от него, он видел стеклянно блестящие глаза

юигизя замолчал, молчала и хозяйка. Где-то в другой комнате пробили часы. Тойгизя посмотрел в окно — видимый сквозь растущие возле дома
Митричу нужны были деньги Япыка Тымапиевича, моего мужа.
Тойгизя с изумлением посмотрел на хозяйку.


— А людей?
И, пожевав губами, старик ответил:
— За людей, дочка, обидно...
И оба с минутку посидели молча: Тойгизя — глядя на медвежью голову, а хозяйка — на Тойгизю. Потом она спросила:
— Как хозяин твой поживает? Здоров ли?
— Вы про Митрофана Митрича интересуетесь?
— Да. А разве он не твой хозяин?
— У Тойгизи хозяев нет,— кротко сказал старик и добавил: — Так-то Митрич ничего, крепкий еще, да что-то беспокойный стал.
Хозяйкины глаза вспыхнули торжеством — это заметил Тойгизя.
— А что же он беспокоится?
— Не знаю, — уклончиво сказал Тойгизя. — Я его дел не ведаю.
— Но тебе он сделал какое-то зло? И опять уклончиво ответил Тойгизя:
— Ведь не знаешь тут, где зло, а где добро. Каждый за свое получает...
— На том свете?
— И на этом свете тоже успевает,— сказал старик.
— Как же это бывает, расскажи мне.
Тойгизя помолчал, потеребил бородку и, прямо взглянув в глаза хозяйке, сказал:
— Был такой человек, звали его Тымапи Япык из богатого рода Тойдемов...
— Да, был,— прошептала женщина, и Тойгизя заметил, как она слегка побледнела.
— Да... Много беды вышло у меня из-за этого человека, много зла было и в моей душе на него. И вот однажды вижу я: лежит на санях мертвый Тымапи Япык, а на других санях — мертвый медведь. Один мой враг, другой мой друг.
— Медведь?
— Да, медведь, я ведь лесной человек, все звери друзья мне, я их не обижаю, а медведь тот был и вправду мой друг, а свел их посторонний для меня человек Митрофан Митрич...
деревья простор неба заметно погустел вышней синевой.
— Медведь, который убил моего мужа, был ручной... — сказала тихо Серафима Васильевна.
Тойгизя согласно кивнул, бороденка его дернулась — тугой комок застрял в горле старика и он не мог его проглотить.
— На нем был ошейник, — сказала Серафима Васильевна.
— Да...
— Вот этот?— она открыла шкатулку, стоявшую на столике перед ней, выбросила бумаги, нашарила на дне окаменевший, сыромятный ремешок.— Этот?
— Да,— сказал старик сдавленным, едва слышным голосом.— Это мой медведь.— Тойгизя встал на колени перед медвежьей головой и погладил жесткую пыльную шерсть, а йотом тронул осторожно глаза и сказал:
— Как живые...
Когда старик успокоился, Серафима Васильевна попросила рассказать про медведя. Тойгизя оживился, ему было радостно говорить об этом. Но он заметил, что женщину не трогает его рассказ, и он замолчал.
— А скажи,— опять спросила Серафима Васильевна,— мог ли Япык Тымапиевич найти в незнакомом лесу берлогу?
Тойгизя покачал головой: нет, это очень трудно — найти в незнакомом лесу медвежью берлогу, надо очень долго искать...
— Значит, берлогу ему показал Митрич?
Тойгизя не может это утверждать, но и ему приходила в голову такая мысль, и он помнит, как они ехали через зимовье, Митрич...
— Что, что?
— Он говорил, что Япык Тымапиевич сам... Мне тогда показалось, что это не так, но я тогда не мог думать хорошо...
— Да, я понимаю тебя.
— Но разве Япык Тымапиевич сделал какое-то зло Митричу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99