— Я, твой сын Йыван, а со мной твоя дочь Оксинья и дядя Тойгизя.
— Мама, открой,— просит голос Окси.
Только тут отлегло от сердца, смелой рукой отперла дверь. Окся ворвалась и упала на грудь матери:
— Ой, мама, как интересно!..
А на пороге стоит уже Дядя-масленица с реденькой бороденкой с голубыми глазами Тойгизи.
— А где Йыван?
— Сейчас придет,— смеется лукаво Окся. Но на пороге вырастает огромный медведь.
— Ой, спасите! — вскрикивает Овыча, хватаясь за Оксю, за Тойгизю.
Но медведь говорит человеческим голосом:
— Не пугайся, мама, я медведь добрый!..
Не верится Овыче, что это голос Йывана. И пока медвежья шкура не распалась на Йыване, не опала мягкой торкой на пол к его ногам, так и стояла, бледная, не отпуская своих защитников.
Но когда прошла эта минута оцепенения, опять засмеялись, вспоминая, кто как побежал, кто упал, кому досталось метлой Дяди-масленицы.
— Да и когда вы успели ?

«Да я не сплю!»—хотел сказать Йыван, но только улыбнулся — так хорошо лежать под близким бронзово-древним потолком из широченных сосновых плах и знать, что твой редкий покой берегут эти добрые люди.
И дядя Тойгизя вдруг говорит:
- Возьми, сынок, эту шкуру, береги ее. У дяди 1ои-
гизи век уже недолог, и пусть этот медведь будет у тебя,
ты его лучше сбережешь...
ном с обоих плачущих торцов этим черным знаком, словно какая-то странная власть заключена была в этих трех буквах... Они просвечивали даже сквозь налипшую из мокрого снега лепешку — косой южный ветер часто налетал из-за посиневшей, взбухшей Кокшаги, таща за собой плотные струи последнего липкого снега...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1
«...у меня мысли твердят не пойду больше на работу хозяину, а матери еще не говорю и дяде Тойгизе не говорю как уже пост второй день сижу на лавке точу поперечную пилу резать дрова времени около восьми часов утра глянул в ворота заходит хозяин Александр Семенович в избу тулупе и здоровается со мной и с матерью.
Сел на стул и говорит собирайся на работу я ему говорю и неохота ехать на работу работы много, ходьба далекая везде надо успевать вовремя, а плата маленькая хотя бы прибавили до пятнадцати рублей в месяц.
Хозяин говорит прибавим и харчи наши мать говорит поезжай сынок поработай поучись подумал ладно говорю поеду. Говорит будешь маркировать и задание на каждый день десять плотов я говорю если без далекой ходьбы могу выполнять с ходьбой не сумею. Хозяин говорит ходьба недалекая на квартиру встанешь в деревню Юж-кювар у Опанаса...»
Клейменые плоты снились ему по ночам...
Снег вокруг уже вытаял, но плоты хранили под собой туго сдавленные белые подушки. И каждое удобное место по берегам забито плотами — плотные ряды желтовато-белых по торцам бревен, туго стянутые врубленными поворами... Их уже издали видно, эти белые обрезы, и чем ближе, тем цх кажется все больше и больше — сотни, тыгячи этих плачущих на весеннем солнце тягучими
«...марта 19 дня встал рано хозяйка согрела чай пошел погода кислая берегом нет дороги, а Кокшагой идти десять верст восемь плотов кончил в три часа пошел на Александровскую пристань один плот еще готовый отмаркировал пошел в Шупшалово заповорщики последний плот запо-ворили я замаркировал работать очень мокро все сырые пришел вечером поздно сделал ходьбы тридцать одну версту завтра выходной день буду отдыхать...»
И не поймет Йыван, почему отраден приют этого дома в маленькой деревеньке Юж-кювар... По утрам он слышит, близко, за домом, как ярится скворец, перепевая соседа, как курлычут журавли на близком болоте, тревожно гогочут летящие над Кокшагой гуси. Может быть, они испугались отклеймованных мертвых деревьев по берегам, стянутых в крепкие плоты?..
Йыван уже давно проснулся — еще в темноте, но, вспомнив, что ему некуда сегодня спешить, сладко потянулся и закрыл глаза. В доме еще спали, мерно стукали ходики на стене, где-то неподалеку в лесу вторила им кукушка — мерно, неторопливо, суля кому-то долгие годы... И незаметно опять уснул на ласковых полатях дяди Опанаса. И опять приснились ему клейменые плоты...
— На три вершка прибыло воды в реке,— сказал внизу глуховато-сиплый голос Опанаса, и Йыван открыл глаза — в окнах на зябкой травке блестело солнце.
— Тише ты,— шикнула на мужа Опанасиха.— Пускай
— Мне нельзя начинать сев, — слегка огорченно сказал Опанас— Мать, теперь ты проверь свою руку.
Опанасиха достала из печки уголек и бросила в воду. И ее уголек, шипнув и почернев, заплавал поверху.
Но не умел Опанас говорить тихо.
— А где ребята?— спросил он жену.
И, опять шикнув, ответила тихо Опанасиха:
— На дворе где-то, на солнышке.
— Зови, да будем есть.
— Я еще принесу воды,— сказала она.
Йыван слышал, как в сенях брякнули пустые ведра.
Опанасиха прихватила еще и коромысло — далеко нести воду от ключа.
На крыльце, на тронутых теплом ступеньках она постояла, посмотрела на вставшее над лесом солнышко, на щетинку молодой изумрудной травки во дворе и, легко позвякивая ведрами, пошла через огород к оврагу.
На грядках за домом копали землю большими лопатами две ее дочери семи и девяти лет, а шестилетний Петру-ха выбирал из рыхлой земли червяков и, зажав их в горсть, бежал поближе к скворечнику на жердине и, показав на ладошке червяка орущему вверху скворцу, бросал его и бежал по грядкам за новым.
— Вы далеко не уходите,— сказала Опанасиха детям.— Сейчас есть будем, вот я воды принесу.
— Я с тобой, я с тобой! — закричал Петруха, но мать непреклонно сказала:
— Нельзя тебе.
И Петруха, бросив червяка, замелькал черными пятками к сестрам.
Опанасиха прошла по тропинке мимо загороды и за баней, высвободив жердь, вышла на тропку, ведущую в овраг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99