На звон бубенца из-под плотных, тяжелых ворот вылетел со злобным лаем черный мохнатый пес. Лошадь встала, тяжело водя боками и пыхая на собаку клубами пара из ноздрей.
Медленно, скрипя морозно на железных штырях, отворились ворота, и малый лет двадцати пяти, в накинутом на плечи полушубке, исподлобья глянув на вылезающего из кошевки Япыка, сказал глухо и как будто недовольно:
— Здравствуйте... А батя вас вчера ждал... Ну, пошла,— пробормотал он на собаку и толкнул ее мягким валенком из-под ног лошади.
Тойплат въехал во двор, и ворота опять медленно проскрипели, затворяясь.
«Дикое место, однако»,— 'подумал Тойплат.
Когда они с угрюмо молчавшим малым убрали лошадь и вошли в хорошо освещенную десятилинейной лампой чистую избу, Япык, уже в одной легкой поддевке говорил про волков: как они напали на них и как он едва отбился.
Митрич, худой, высокий, с рыжей, острой бородкой. И усами вразлет, с приветливой виноватой улыбкой слушал Никиту и доверчиво кивал головой:

«И в самом деле так» - оглядывая толстое, жирное, могучее тело Ипь
— Силантьев, говоришь, доволен остался! Ну, погодим.— И, распахнув дверь, он вошел в сухой обжигающий и пахучий жар.
— Да, хороша у тебя баня, Митрофан Митрич.

— Ой, люблю баню, люблю. Если готова баня, пойду,— решительно заявил Япык.
— Со вчерашнего вечера дожидается дорогих гостей,— опять мягко, угодливо сказал лесничий, точно робея перед Япыком и уступая ему главное место в этом доме. И Япык попал в этот тон, как в ловушку, и громче, властнее сделался его голос, он опять стал вспоминать, как гнались за ним волки, как он отбивался от них и расстрелял все патроны. И рассуждал уже про волков, про их повадки, точно всю жизнь то и делал, что стрелял их. А когда, накинув на плечи шубы, шли по тропе к стоявшей в конце огорода бане, рассуждал про баню.
Баню марийцы считают лечебным местом. Они в больницу, как другие народы, не ходят, нет. В горячем сухом пару с веником да как пойдешь — шып-шоп-шыве-шыве, шып-шоп-шыве-шыве,— вот тебе и всякие больницы.
— Ой, как баню люблю. А у тебя хорошая баня?
— Да ничего, ничего, сам господин Силантьев был, не обижался...
— Ну, тогда ладно. Баня дороже всего. Она тело очищает, легче станет дышать после нее, боли ослабляет. А пожилой после нее почувствует себя молодым. Все тело, и сердце, и легкие, и руки-ноги будто обновятся. У меня, как схожу в баню, поднимается настроение жить, работать, словно вновь родишься.
И уже в тепле предбанника, в свете керосиновой коптилки, раздеваясь, словно торопился все сказать, а Митрич только молча улыбался и поддакивал.
— Марийская женщина, богатая или бедная, в бане рожает. Вот и я сам в бане родился,— хвастливо говорил Япык. — Только ребенок явится на свет, только пупок ему обрезали, хлесь березовым веником! Вот он сразу и выгонит всякую хворь. Вот как Япык родился. С тех пор я баню и люблю. Как чуть какое нездоровье в теле чувствую, сразу баню топить. Нет, баня — это рай на земле...
Если вам понравится, Япык Тымапиевич,— ответил тот,— буду считать себя очень счастливым.
— Если скажешь, что сам Япык парился, никто не посмеет хаять! — И засмеялся: — Лыт-лыт-лыт!..
А баня Митрофана Митрича и вправду славная: большая, светлая, топится по-белому. Пол, полати и лавки надраены песком.
— В такой баньке сутки можно мыться, — сказал Япык.— Да и в Цареве такой бани не найдешь.— Потрогал печку, котел, склонился к липовому лагуну, понюхал: — А тут что у тебя?
— Пивко медовое...
— Это хорошо.
Из большого пивного лагуна под крышкой Митрич зачерпнул ковшом и плеснул под заслонку на камни. Послышалось долгое шипение, и горячий пар белым туманом медленно окутал баню. И сладким дурманом ударило в голову сидящего на полатях Япыка.
— Что ты плеснул? — спросил Япык.
— Что, не нравится?
— Очень приятный запах, поэтому говорю.
— Ну, тогда очень хорошо, а я думал, не понрави лось.— И со своей мягкой, виноватой улыбкой объяснил:
— Специально медовую барду приготовил для бани. Заквасил разных трав. Поэтому такой душистый запах. Очень приятно для тела. И дышать сразу легче. А до веника выпейте вот это, очень будет хорошо, — сказал хозяин, протягивая ковш.
Япык принял ковш и выпил все. И прохладная свежесть разлилась по телу.
Митрич еще раз плеснул на камни. Япык, взяв в обе руки по венику, откинулся на спину, задрав толстые белки» йоги, и начал хлестать себя. И бил крепко, сильно, Пыхтел, просил еще жару. Наконец устал.
— Что, довольно? — спросил снизу Митрич.—А то /каплите, попарю.
— Давай...
Митрич взял свежий веник и, взмахнув, хлестнул по

— А вывозка какова? — спросил Япык.
— Вывозка — лучше не надо. Три версты2 и все бором. Про вывозку что говорить... Силантьев и то головой качал: кому, говорит, попадет только это золотое дно!..
100

— Ну и баня, ну и баня у тебя! — едва ворочал он языком.
— Если понравилась, слава богу,— ответил Митрич.
5
А дома их ждал накрытый стол. Но Япык сначала полежал на приготовленной ему мягкой пуховой постели. К нему неслышно подошла хозяйка в цветастом долгом платье с ковшом в руках.
— Что это? — спросил Япык.
— Настой малинового сока на меду,— сказала она глухо, опустив глаза.
Япык взял ковш и, выпив, крякнул:
— Очень вкусный. Так приятно прохладил горло.
— На здоровье,— кротко сказала хозяйка.
Наконец он поднялся и сел за стол под иконами. Теперь можно о деле поговорить. У Митрича сразу стало серьезное, озабоченное лицо. А глаза у Япыка сделались маленькие, настороженные, как у зверька. Да, лес теперь в цене. Береза, липа... Нет, Япыку не нужен лиственный участок. Сосны много купили, правда, кое-что есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99