— Забы-ыл!..
И вот они уже дружно хохочут, и чем дальше, тем неудержимей хохочут, показывая друг на друга пальцами, и не могут остановиться. Они хохочут до икоты, до изнеможения, хохочут за все это горькое время, да и, может, за будущее.
Потом, еще с мокрыми, но уж строгими, серьезными лицами, они едят картошку из глиняного горшка, круто посыпая ее солью, и Йыван говорит, как надо валить деревья: он умеет, он видел, ведь недаром же он прошлую зиму жил в лесу. А однажды они с отцом свалили во-от
— Верю, верю,— радостно соглашается Овыча, с нежностью глядя на сына промытыми страданием глазами.
Долго не мог уснуть в этот вечер Йыван. Лежа на полатях и глядя на близкий темный потолок, он думал какую-то новую, спокойную думу и, вспоминая отца, его нахмуренный лоб, хмурил свой и трогал складки рукой. Но лоб все равно был гладкий.
Внизу ровно дышала мать, еле слышно посапывала Окся, вздыхал осенний ветер в трубе... Все спало мирно и безмятежно, и Йывану казалось, что он большой и сильный и стережет этот покой дома. Он сгибал руку, пружинил мускулы и щупал. Под пальцами катался тугой комок. Разбросив руки, он с улыбкой смотрел в темноту, закрывал глаза. Ему вспоминалось то лесное зимовье, то лицо Булыгина с умными и задумчивыми глазами, то учитель Буров, шагающий в сапогах возле подводы... И вдруг так ясно, так живо увиделась швейная в доме Каврия, стол, заваленный лоскутами, и черные, как угольки на белом снегу, глаза Сандай... Надо скорей вырасти, заработать много-много денег, думает Йыван, тогда никто не посмеет дразнить меня, тогда я... я... И, засыпая, видит вдруг себя рядом с Каврием, рядом с Янлыком Андрием...
4
Утром они взяли пилу и топор и пошли в лес. Окся еще спала, и когда проходили мимо дома крестного, Овыча забежала к ним, попросила бабушку Парасковью, крестную мать Йывана, проведать Оксю.
— Ладно,— сказала бабушка,— подите.— И добавила, когда Овыча вышла: — Ох, сироты, сироты, помоги вам господь...
Обывательский лес, где можно было рубить сухостойные на дрова, был в версте от деревни, и Овыча с Йываном скоро пришли туда по хорошо подмерзшей ЛОЛОГР Onuuo

— Нет, он без клина,— живо отвечает Иыван.— Они с дядей Тойгизей меркой валили.
— Ладно, завтра пойдем и мы с меркой, а теперь давай эту елочку...
180
Всю рождественскую неделю Йыван пролежал на полатях больной: простудился, бегая по морозу в Нырьял в земскую столярню на учебу, а морозы стояли на диво крепкие, трескучие. Последний раз прибежал рано, — так
В лесу было черно, голо и пусто, под ногами шуршали побуревшие вороха листьев. И только редкие по опушке ели были как тихие зеленые костры. И возле них было как будто теплее.
Наконец нашли сухую елку с редкими рыжими иголками по лапам, похожим на старые кости.
— Ну что ж, — сказала мать, и голос ее был немножко похож на голос отца,— давай эту.
Приладили пилу под комель, кое-как запилили. Пила и правда была острая, пилилось легко, бурые опилки щедро осыпали лапти. И сразу запахло горьковатой смолой. Так дошли почти до половины, как вдруг налетел ветерок, елка затрещала, стала валиться, по стволу медленной молнией прошла глубокая щель. Овыча вырвала пилу, закричала не своим голосом:
— Убегай!
Отбежали в сторону, стоят, смотрят, не знают, что делать. А елка оперлась на другую, зеленую, крепкую соседку и так стояла, будто ей хорошо было.
— Нужно было подрубить с той стороны...— говорит Йыван виновато.
— Надо, да что же не подюубил?
— Я сейчас подрублю.
— Я тебе подрублю! — И, подумав, Овыча говорит, что ладно, бог с ней, пускай так стоит, пойдем дальше.
Пошли дальше. Видят, стоит тонкая березка с сухими черными ветками.
— Вот эта по нас.
И когда упала эта березка — долгая, тонкая, как жердинка, а упав, еще хрупнула посередке, Йыван уже смело, с радостно блестящими глазами стал говорить, как надо валить лес — ведь он не зря целую зиму в бору жил. А надо так: сделать подруб, потом уже подрез, и следить, чтобы края ровно подрезались, а как остается немного, надо вытаскивать пилу и саженной меркой толкать, а еще можно забить клин деревянный или железный, как дядя Кара-сим из Большого Шапа делал.
— А как отец валил?— спрашивает вдруг Овыча.
«Октября 10 дня. Суббота. Вечером иду с учения домой снегу нет земля замерзла пруд замерз образовался лед для катания. Ребята катаются у Васи Яновского коньки остальные кто как. Я покатался только лапти держись. Пошли домой. У Семена Ивановича на усадьбе стоят жерди высокие ребята говорят посмотрим что такое изгороди нет подошли поближе там копают колодец новый откуда не возьмись хозяин меня схватил за воротник дал несколько ударов и приговаривает чего тебе надо Кайык-иге, а у меня кафтан старый вырвался и воротник рваный остался у него в руках...»
Спрятав тетрадку за икону, на которой висит чистое вышитое полотенце, Йыван с минуту смотрит на бога, и ему вдруг приходит радостно-мстительная мысль: как будет Судный день, как призовет его бог и спросит, много ли ты грешил, Ваштаров Йыван, он протянет ему эту тетрадку, где все записано. Прочитает бог записи и крикнет своим слугам-ангелам: подать сюда Янлыка Андрия, подать сюда Семена Ивановича, посадить их на горячую сковородку, пусть знают, как безвинных бить еловыми ветвинами, как воротники рвать у бедных людей! А тебе, Ванюшко Ваштаров, выдать коньки и денег, сколько унесешь!..
Йыван слезает с лавки, встает на колени и, улыбаясь во все лицо, размашисто, как отец, крестится и кланяется, припадая саднящими мозолями (такая неловкая у этой столярной ножовки ручка!) к холодному полу.
— Господи, прости мне согрешения мои, дай мне, пожалуйста, коньки и хоть маленечко денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99