Эх, сноха Овыча!
— А-а,— сказала Овыча, и ей очень хотелось добавить, что за деньги, мол, и медведь пляшет: три рубля Очандр дал самому Каврию да три унес в волость старшине.
— Что старое вспоминать, сноха Овыча, оно только жить мешает да радоваться новому дню,— мягко говорил Каврий, наклоняясь к Овыче.— Как батюшко-то в церкви говорит: не отягощайте сердце свое, душу свою старыми печалями...
— Да что старые, и новых хватает, почище старых...
— Ну, сноха Овыча, не гневи бога, не гневи,— настойчиво внушал Каврий.— Живешь в своем доме, мужик деньги зарабатывает, сына вот в школу ведешь. Чего надо? А со шагу,- они входили уже в полевые ворота, на главную улицу Нырьяла.
Овыча с Йываном поотстали, поняв, что здесь Каврий не желает их соседства.
Учение давалось Йывану легко. Он ловил каждое слово старой учительницы Ольги Михайловны, а дома старательно выводил в тетрадке кружочки, палочки, буквы. Часто, когда он делал уроки дома, приходил крестный Григорий, садился рядом и наблюдал, как старается Йыван.
К рождеству он уже знал все буквы — от аз до ять и читал по складам.
Любимым предметом во втором классе у него было чистописание, и учительница Надежда Петровна, жена старшего учителя Бурова, всегда ставила Йывана Ваштарова в пример. Теперь они учились в одном классе с Мигытой, и Мигыта постоянно списывал у него задачи, которые все были про купцов, покупающих сотнями аршин ситец или сукно, и надо было высчитать их прибыли. И Мигыте было удивительно, как Йыван, не видевший еще материи, кроме как у них в лавке, свободно решал эти задачи, словно только и делал в своей жизни, что торговал мануфактурой.
Но в третьем классе, где их учил уже сам Буров, Мигыта остался на второй год; из шестнадцати человек к экзаменам были представлены четырнадцать. Экзаменовал учеников вместе с Буровым и волостной старшина Тымапи Япык. Ему очень понравилось, как звонко и четко, без единой запинки, ученики читают стих «Мужичок с ноготок», он довольно улыбался, удивлялся и ставил хорошие отметки. Буров не противоречил, и шести ученикам дали похвальные листы, а учеников с похвальными листами принимали в городское училище в Цареве.
На семейном совете так и было решено, что Йыван осенью пойдет учиться в Царев — крестный Григорий склонил к этому сомневающихся и счастливых родителей; похвальный лист, подписанный самим Тымапи Япыком из богатого рода Тойдемов, целый вечер торжественно лежал посреди стола.
Однако лето выпало неурожайное, июльским градом начисто выбило поля, не собрали на
целине, но так трудно было идти, и скоро он опять ступал по отцовскому следу. А на белом снегу, как на тканной летят с чистого солнечного неба, исхлещут землю, изрубят, истерзают все живое на ней и умчатся куда-то, словно их и не было — опять чистое, солнечное небо над головой. Но больная и жалкая лежит под этим смеющимся небом земля — бурые, сохнущие поля, голый, ободранный лес, в котором редкая птичка споет.
— Ну что, Ванюшко, — сказал однажды Очандр,— придется переждать годик.— И, подумав, добавил: — А не взять ли мне тебя с собой в бор?..
Йыван не понял, вопросительно поглядел на отца — он привык всякому его слову доверять и подчиняться. Но сейчас он не понял, что хочет от него отец. И Очандр сказал со вздохом:
— Давай зиму поработаем в бору, а там, бог даст, и в училище пойдешь...
Отправились они в лес в последнюю субботу ноября — Йывану хорошо запомнилось то тихое белое утро после долгих морозных дней, в которые голая земля окаменела. А тут она за одну ночь укуталась в белую толстую шубу, да и утром еще снег падал и падал, и везде он был чист, не тронут ни человеком, ни зверем. Запомнил Йыван тот краткий миг, когда, оглянувшись назад, увидел на снегу четкие, рубчатые следы от новых лаптей своих и две блестящие полоски от санок — их тащил отец, закинув через грудь веревочную лямку...
Никогда еще Йыван не бывал так далеко от дома, от своей деревни Нурвел, и потому все, что началось за Мокрым оврагом, было уже чужое и полное жуткой тайны. При каждом новом изгибе дороги сердце мальчика сжимал сладкий ужас, он старался не смотреть в глубь леса, а глаза между тем осторожно осматривали каждое деревце, каждый куст. И как вздрагивал он, когда с елки срывался белый ком и, рассыпаясь, опадал облаком — словно кто-то прошел мимо дерева, нечаянно задел ветку... Йыван ттгмтппто погонял оттта. какое-то время шел рядом, по холстине — узорные строчки чьих-то следов. Кто это успел набегать? Кто это здесь дороги прострочил бисером? А вот цепочка мелких крестиков через дорогу... А как напутано возле куста — весь снег истоптан!.. Или вдруг тонкий скрип пробивался из глубины леса, и такой жалобный, что сердце Йывана сжималось в болезненном страхе — кто это?!
Или вдруг совсем близко пронзительно, высоко и долго начинал кричать за ближними елками кто-то живой, и Йыван, догнав отца, шепотом спрашивал:
— Ачай, кто там?
И хотя отец говорил, что это сойки, Йывану не верилось — соек и возле деревни много кружат, это красивые птицы, дымчато-серые, с красно-черной головкой, с яркой синевой по крыльям. «Нет, это не сойка»,— думал Йыван. Разве здесь, в лесу далеко от деревни, может быть одинаково? Нет, лес — это чей-то большой дом под небом, таким низким и белым сейчас, таким мягким и тихим. И все здесь живое, в этом огромном доме под небом, да только все таит свою жизнь от человеческого глаза: и деревья, и снег, и эти таинственные звуки... Да только разве можно спрятаться от Йывана, впервые идущего лесом?! Вот они, снегири — висят на придорожных кустах, точно яблоки на дереве возле дома Каврия, — только это живые яблоки, и стоит только моргнуть, на миг закрыть глаза, как яблоки исчезнут, будто их и не было вовсе — только ветки облегченно покачиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99