.. И тонкий, чистый голосок синичек, этих оживших серебряных бубенчиков, таящихся по веткам в чаще прибеленного леса... А впереди, за открывшейся белизной поляны слышится вдруг тихий, нежный звук волынки — почти такой же, как у старого Чораша, когда он провожает поутру свою корову, только тут волынка поет до того тихо и нежно, что слышно ее тогда, когда придержишь дыхание... И Йыван уже не спрашивает у отца, кто это играет и что будет там, впереди...
Отец шел мерным, неспешным шагом, не смотрел по сторонам, не слушал, не замечал, казалось, ни леса, ни снегирей, ни этого вот пенька, так похожего на старика Ян-гелде в новой заячьей шапке, ни следов на снегу возле — в лесу уже казались.
что стоит ступить шаг, как эта сильная,, быстрая жизнь с крыльями обнаружится. И мальчик все стоял, очарованный и пораженный, озирался, ждал, не смея ступить шага.
Огляделся вокруг посмотрел вверх, на небо, поискал в ровном, сплошном березняке свет солнышка, но там ничего не было видно, что было бы похоже на солнышко. Мет с санок свой острый топор и начнет рубить под корень деревья. Но все так же неторопливо шагал отец, не поднимая головы, а дорога начала забирать в сторону, и лес, близкий теперь, стал еще больше, заслонил все небо и сквозил золотисто-теплым туманом во всю глубину свою. И только вверху что-то глухо и ровно шумело:
— Шшу-у, шшу-у...— И дятел выбивал звонкую дробь.
Йыван поднимал голову, глядел — макухи огромных сосен чуть заметно покачивались под ветром, а стволы в бронзовой чешуе оставались неколебимы, как и сама земля. Вот это лес!.. В таком лесу, должно быть, и считает деревья приказчик, а в самой середине этого золотистого леса — где-нибудь возле ручейка у него стоит дом, большой, теплый, из таких вот бревен. Приказчик весь день ходит по лесу, бережет его от злых людей и от огня, слушает синиц и дятлов, вечером зажигает в избе лампу со стеклом и читает книгу про лес, а над его домом качаются и шумят деревья в темноте:
— Шу-у, шу-у...
А дорога все забирала вправо, золотой лес уходил назад, темнел, сизел, и Йывану сделалось скучно, да и ноги утомились идти.
— Скоро отдохнем,— сказал отец, поджидая отставшего Йывана.— Устал?
— Устал,— сознается Йыван.
Вскоре дорога пошла потверже, на санях было проеха-но не раз — лошадиные копыта пробили борозду, и шагать было полегче, к тому же в низину, сквозь светлый березняк. Кое-где в чаще редели на голых ветках рябиновые кисти...
Вдруг совсем близко от дороги что-то затрещало, загремело. Йыван вскрикнул: «Ачай!» — и тут на белый свет из облака снежной пыли вырвались большие черные птицы. Они были так близко, что ветер от их огромных крыльев опахнул разгоряченное лицо мальчика. Черные птицы плавно и быстро дугой пролетели над вершинами березок и скрылись, и хотя все стихло, опять низко висело белесое небб и в глазах рябило от березового света ча-
- Что, испугался? — спросил отец. Он уже сидел в низинке на колоде, смахнув с нее снег рукавицей. И голос отца был так обыденно спокоен, что страх и волнение сразу спали с души, Йыван отрадно засмеялся и побежал вниз к отцу.
— Это тетеры,— сказал отец.— Они тут кормились.
— Чем кормились?
— Ягоды искали под снегом, почки на березах щипали. Они этим и кормятся. А ты покормиться не хочешь?
— Нет, не хочу,— сказал Йыван, оглядывая лощинку, редко заросшую березками и хилыми, кривыми сосенками. И грустно было видеть их — словно здоровые, большие деревья согнали сюда своих слабых и хилых собратьев, и теперь они здесь покорно болеют какой-то долгой привычной болезнью. И земля в лощине тоже как будто болела — малый снег не закрыл еще кочки и росший по ним багульник, и теперь они синели, как волдыри. Отец чертил прутиком на снегу какие-то цифры и еле слышно шептал:
— Восемь ден по двадцать три копейки... Лапти... Других расходов нет... Так, чистыми — два рубля двадцать пять копеек...— Очандр тщательно выписал на снегу и долго молча смотрел на них. Голова его опускалась, а плечи поднимались буграми, и так он очень стал похож на старого грача осенью. Он, наверное, думал о том, как будут рубить лес, думал о купцах, сколько они дадут за работу денег. Все об этом думают и говорят, кого Йыван знает.
Тренькнула близко синичка. Йыван поискал ее глазами, не увидел и опять стал глядеть на хилые, больные деревья. Может быть, их сюда согнали со всего бора большие, сильные деревья? Согнали, чтобы все вместе они тут болели и мерзли?..
— Ачай, они всегда такие? — спросил он, но отец как будто не слышал — он все еще смотрел на свои цифры и думал. И только когда уже Йыван и забыл, о чем спрашивал, отец поднял голову:
— Чего ты говоришь?
— Пойдем,— сказал отец, поднимаясь.— Скоро будет деревня Шудымарий, там мы поедим и отдохнем у дяди Ямаша.
После отдыха идти стало отчего-то совсем тяжело. Йыван плелся позади санок и глядел только на скользящие по снегу полозья. Ноги плохо слушались, и чтобы отец не уходил далеко, Йыван спрашивал про дядю Ямаша, про то, какой он, что делает. А почему так называется деревня Шудымарий?1
— Давай-ка лучше я тебя на санках прокачу,— вместо ответа сказал отец.
Йыван из последних сил догнал убегающие санки и упал на привязанный, бугром торчащий посередине мешок.
Уже потемнело в лесу, сделалось как-то глуше и неуютнее. Но как хорошо было катиться на санках по мягкому снегу!.. И, отлежавшись, Йыван опять спросил у идущего в лямке отца:
— Ачай, почему Шудымарий?
— Название такое,— буркнул отец.
— А почему?
— Не знаю...
Может быть, отцу трудно было говорить, таща санки с Йываном. Но больше Йыван ни о чем не спрашивал у отца. Привалившись головой на мешок, он устало глядел на плывущие мимо деревья, кустики, меркнущую белизну снега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99