По тропе вышли к просеке и долго, быстро шли друг за другом, точно боялись опоздать куда-то. Йыван запыхался, устал, упарился так, что на глаза скатывались капли пота. Наконец шедший впереди Карасим повернул в сторону, за ним — остальные, и по целине, разбрасывая лаптями снег, пошли меж деревьев.
Йыван отстал, мужики уже мутно мелькали между деревьев, не слышалось и голосов, и он едва удерживался, чтобы не позвать отца. Вдруг по лесу прокатился глухой, возникший как будто из земли удар, и весь лес разом вздрогнул и замер в тревоге. Йыван остановился, хватая ртом воздух, прислушался, чтобы тут же сорваться в бег на этот звук. И он раздался, ясный и отчетливый, как удар хлыста, уже смелый и неостановимый. Не успел он угаснуть в высоких макухах, как его поддержал новый удар, и был он таким спокойно-обычным, что на него не отозвались ни деревья, ни небо, ни земля. И тут уж посыпались дробные, редкие удары один за другим, наперебой. Вот уже тонкий звук пилы впился в перестук топоров и пошел зудеть, пошел, и таким нещадным был этот железный звук, таким легко-острььм, что спасения от него уже не могло и быть в этом царстве беззащитных деревьев, снега и низкого неба.
ГЛАВА ШЕСТАЯ

Вот и Черепанов «маленькие» удачи и радости Ивана Николаевича а среди них вавилонской башней возвысилась этим летом главная радость и надежда - постройка своего, первого на Кок- превыше всего, да,- живо ответил Иван Николае-
вич, опуская глаза. Просеке, перестук топоров и гитарный звук пил долетал приглушенно, мягко, но по тому, каким дружным и неслабеюще-усердным он был, Булыгин понял, что артель весело взялась за работу. И, улыбаясь всем разгоревшимся, сухим бритым лицом, со счастливо-детским блеском в глазах, сказал в тихом волнении:
— А ведь хорошо!..— И опять послушал. И работник Албай, сидевший на передке, отогнул вверх ухо собачьего треуха, послушал и с тупым равнодушием подтвердил:
— Хорошо, да...
Албай всегда подтверждал то, что говорил хозяин. Если Иван Николаевич замечал, что погода портится, Албай торопливо подтверждал: «Портится, да». Или спешно ехал куда-нибудь, а дорога вся в раскатах: «Вывалишь ведь!» — «Вывалю, да». И, отворачиваясь, зло кося на широкую спину Албая, на идиотскую, заросшую светлыми волосами толстую шею, бормотал: «Дурак стоеросовый». И костил сам себя за то, что еще летом, нанимая его на сенокос, предложил по сорок копеек за день. И тот быстро, покорно согласился: «Сорок, да». И с тех пор все ругал себя и еще пуще злился на молчаливого, безропотного работника: «Охламон, дурак!.. Тридцати бы за глаза хватило, да!..» Но сегодня Иван Николаевич был счастлив и поддакивание Албая только пуще радовало сердце Бу-лыгина и как бы укрепляло надежду на успех начавшейся в его лесосеке работы.
Все у Ивана Николаевича складывалось в этот 1904 год как нельзя лучше. Еще весной на сплаве, когда у всех хозяев на Соленом перекате обмелилось по нескольку большегрузных плотов да так и осталось на все лето, у него, Булыгина, обошлось чудесно — кормовщики подобрались мужики крепкие и смекалистые. И доверенный Булыгина в Кокшамарах, когда рассчитывал сплавщиков после путины, не дал промашки. Хитер, хитер новый доверенный Черепанов у Булыгина в Кокшамарах!.. И тут повезло Ивану Николаевичу, а ведь сколько хлопот было в прежние годы с этими доверенными в Кокшамарах, сколько он их сменил!.. Но этот Черепанов дело повел строго, расчетливо, и не удивится Иван Николаевич, если лет через niai4\ лесопильного завода. Мысль о заводе давно точила сердце Булыгина, да он все робел дать ей деловой ход. Л этим летом, когда ездил в Казань, сам генерал Чернявский ретиво поддержал его несмелое предложение.
— А что же, любопытная мысль! — воскликнул он И, вышедши из-за своего резного, с львиными мордами по углам, стола, широкими, твердыми от непривычки к ходьбе шагами забегал по ковру из угла в угол, повторяя: — Любопытно, любопытно...— И странно как-то подергивал толстым задом, отчего полы зеленого мундира слегка взле-тывали, точно крылышки, обнажая небесно-голубой подбой. И продолжая развивать мысль скромно стоящего в сторонке Булыгина, говорил:
— В самом деле, что же нам сливки на Волгу отпускать? Почему бы нам самим лес не пилить прямо на Кокшаге?!
Иван Николаевич хорошо видел, как разволновался Чернявский, и хорошо понял почему. Нет, вовсе не потому, о чем теперь говорил вслух: о том, какой толчок может дать первый лесозавод промышленному развитию в Царевококшайском уезде, и о том, как завод прекрасно скажется на жизненном благе простого черемисского люда... Нет, Иван Николаевич видел, что Чернявского радует не возможность оставить «сливки» на Кокшаге, но перспектива и самому вступить в это дело, выгода которого гак бесспорна: за полцены получить пиленый лес!..
И, остановившись вдруг перед Булыгиным, нахмурив брови, глядя куда-то поверх головы Ивана Николаевича, озадаченно сказал:
— Но как посмотрят на это в Петербурге? В нашем лесном департаменте — сплошь волгари...
— Волгари, да,— печально сказал Булыгин, вздохнул и с внутренней усмешкой вспомнил широкую спину Албая — так безнадежно-печально прозвучало это его «да».
— Но мы не лыком шиты! — весело воскликнул Чернявский, точно был доволен печалью Булыгина и теперь опять вселял в него надежду. — У меня там тоже есть кое-кто. И, наконец, на нашей стороне государственные интересы, а они — превыше всего!

В его ответе он не уверен, однако не надо терять надежды. Кстати, во что может обойтись строительство? Тысяч пятьдесят? О-го!..
— Можно и меньше. Все зависит от того, сколько поставить пил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99