Он плюхнулся на солому, дядя Егор каким-то утробным голосом
крикнул: "Ну" и лошадка, словно между прочим, тронулась. Глянет
какая-нибудь бабка из окна и решит, что папаша везет
своего подгулявшего побитого сынка домой.
-- Эй, прикройся, а то утро севодни студеное.-- дядька кинул Василию
оборванный тулуп, подаренный когда Пугачевым Гриневу и используемый в
последнее время в качества колыбели для щенят.
Ехали вначале по грунтовке. Затем та свернула налево, а телега направо
-- и покатилась со скрипом по еле заметной тропе среди
густеющего ельника. Сырой лесной запах сильно шибал в нос,
протекая словно по трубкам между пространственными глыбами.
Василий отчаянно остро почуял и прелую листву, и малинник, и
толпу сыроежек. А еще каких-то зверьков, снующих в кустах
калины. Каждая тварь занимала свой законный участок, только ему
не было места на белом свете.
-- Скоро уже урочище. Если втулка на колесе не вылетит, через час там
будем.-- сообщил дядя.
Лес мрачнел, надвигался, он уже не хотел стоять по сторонам. Егор
вместе со своей пегой лошадкой и скрипучими тележными осями чудом
ухитрялся продираться сквозь него. Но неожиданно чаща подалась вбок, отчего
обнаружилось озерко и ветхая избенка. С одной стороны ее прикрывали
заросли ракиты, с другой -- условно защищал от леса покосившийся тын, на
некоторые колья были надеты горшки, кои отчасти напоминали почерневшие
головы. Не дать не взять -- избушка Яги.
-- Избушка, избушка, встань к лесу передом, а ко мне задом и немножко
наклонись,-- угрюмо пошутил Василий.
Они поднялись по трем шатким ступенькам крылечка и открыли
незапертую дверь. Василий увидел широкую спину женщины, сидящей у
низкой пузатой печки.
-- Здорово, хозяйка, в интересном месте живете!..-- бодро начал он.
И сразу заткнулся. Потому что хозяйка нехотя обернулась. Круглое лицо
было нелюбезным, узкие глаза прямо пробуравили вошедшего. Возраст ведьмы
казался неопределенным, черты облика выдавали скорее хакасску, чем манси.
-- Ты, полосатый, садись в уголок и не выпрындывайся, а то быстро
поедешь назад,-- сказала она глухим рубленным голосом, столь далеким от
певучего говора коренных русачек.
И стало ясно, кому сидеть тихо, а кому уматывать.
-- Ну, стало быть, я, как говорят у нас на флоте, отдаю швартовы и
отчаливаю,-- засуетился Егор. Кажется, он был рад поскорее удалиться.-- Умай,
золотце, я тебе там картохи и яблочек привез, в сенцах оставил. Ты
племянничку моему помоги, век благодарен буду.
-- Ты меньше дерьма пей, тогда век дольше окажется,-- бросила ему на
прощание шулма.
Василий слышал, как хлопают двери, как дядя Егор разворачивает свою
лошадку, поругивая ее за неторопливость. Потом послышались его понукания,
и колеса заскрипели, унося телегу в цивилизованную даль.
Василий подумал, не лечь ли ему на лавку, но тут шулма его остановила.
-- Сиди как сидишь. Я тебя слушаю.
Кажется, она что-то варила в котелке. Спиной она, что ли, слушает?
Неожиданно шулма встала. Была она в каком-то длинном стеганом
халате, плотная, крепко сбитая, как все тюркские женщины. Этакий чемодан.
В руках у нее действительно дымился котелок. Угостить, что ли,
собралась своим супом? Она стала совсем рядом, пред ним, он подумал, что
расшитые чуни на ее ногах достойны даже гамбургского музея этнографии.
Совершенно неожиданно она схватила Василия за чуб и ткнула его
физиономией прямо в дымящуюся гущу. Жар, вонь ударили в лицо
несчастного. Пискнув "ай, бля", он пробовал сопротивляться, но шулма
держала его крепко своей чугунной рукой. А сам он как будто ослабел и раскис.
Но как утопающий бьется с непреодолимой силой стихии до самого
последнего, так и Василий сопротивлялся долго и безнадежно. Он мучился,
казалось, целую вечность, бился, задыхался, кашлял, чихал, испытывал рвотные
и дефекационные позывы.
Она его отпустила, когда он почти лишился всяческих чувств.
Глаза Василия стали закатываться, однако он увидел, что крыша у
избы сейчас отсутствует. Пола, впрочем, тоже не было. Сразу
стало ясно, что съехала крыша и у гражданина Рютина.
Снизу был океан, и сверху тоже он. Океан напоминали варево,
кипящее во котле вселенского размера, только не суп там булькал,
а носились огромные пространственные глыбы. Сразу захотелось
вопить от страха. Сам Василий был как плевок,
стиснутой могучими массами. Да что там он, вся планета
Земля, весь известный мир был просто пенкой в этой бездне.
Он наблюдал за своими отражениями, а может просто рассматривал
себя со стороны. Как будто даже в вертикальной проекции. И
смахивал этот образ прямо-таки на распластанную препарированную
рептилию. На оси -- пятно головы, в стороны отходят ноги,
руки, позвонки, кишки, ягодицы, пенис и прочие органы,
образованные сплетением множества жизненных нитей. А внутри этой
гадины виднеется еще одна, такая яркая, пульсирующая, подвижная
ящерка с хвостиком, запущенным в бесконечность.
Как мокрота Василий поплыл по этому бесконечному отростку, не
замечая свирепых океанских масс. И отросток сплетался с другими,
такими же, пока не превратился в настоящий стебель.
Стебель гнулся и дрожал в стервозном космическом котле, но в
конце концов завершился цветком. И был тот красив словно пышная
роза на снегу. Имел форму сердца, как-то сложно вибрировал,
сжимался и разжимался, втягивая и выталкивая густое сияние. Но
при более внимательном рассмотрении стало заметно, что цветок
состоит из семнадцати слипшихся ярких Пузырей.
-- Кое-что вижу на другом конце провода... похоже, что
въевшаяся в меня ящерка, является чем-то вроде ручного зверя у
этого подозрительного цветуечка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137