Впрочем, не все просто было с озверением Василия. Ему казалось
порой, что он не бредет по зыбкой мшине вслед за Умай, чавкая сапогами, а
тащится как ящер на панцирном брюхе по оранжевой грязи под лиловым
небом, переставляя шесть расширяющихся книзу лап.
Там, в глубине созревают мощные горячие потоки, которые готовы
вспучить поверхность здоровенным холмом, а потом подняться ввысь
огромным желтым фонтаном, окруженным сеткой из разрядов. А еще
ему хочется запустить челюсти в спину Умай и сделать из нее
кормушку для родных, дорогих и близких личинок-лярв.
Василий не знал, подозревает ли шулма о его желаниях; во всяком
случае она не подавала виду, пока он преодолевал свои "оранжевые" мысли.
А он боролся с ящерным мышлением с помощью возвышенных
теологических дум. Он понимал, что религиозная отсталость Умай не
вызывает в нем отвращения, хотя лично себя не мог упрекнуть в
идолопоклонстве. Он считал себя монотеистом, который так погряз в общем
обмене веществ и прочей суете, что о нем несколько подзабыл Господь Бог.
Его личная вера включала такой важный пункт: едва он совершит нечто
необычайное, выделится из общей массы человеческого вещества,
как Око Небесное заметит его и возвысит. Сейчас Василий частенько
чувствовал ширму, которая отделяет его от неизъяснимых глубин
космоса, где могло существовать всякое, и в общем радовался, что
она стоит. А с бездной пусть общается Умай -- пока эта ширма не
рухнет и для него тоже.
Впрочем, шулме все давалось не слишком тяжело. Она видимо не
претендовала на спасение своей души, рассчитывая после смерти превратиться
в какую-нибудь белку или куст орешника. Ее сильное, но неяркое сознание
вливалось в ту глубину, которая прикрывалось лесом, чтобы в конце концов
раствориться в ней. Этот процесс, видимо, казался Умай достаточно приятным
и безболезненным, так что она не особенно даже испугалась, когда провалилась
в очередную западно-сибирскую трясину. Очевидно в том ей поспособствовал
какой-то лесной чертенок, чей злорадный писк Василий сумел уловить.
-- Василий,-- первый раз обратилась она к нему по имени,-- что-то тянет
меня, пособи.
Рютин выглянул из-за скособоченной ивы и заметил только голову
Умай, торчащую из зеленоватой тины. Все, что он видел сейчас, казалось
лишенным объема, просто нарисованным на какой-то зыбкой и тонкой
поверхности. И Умай была нарисованной, и трясина тоже. И тут же он ощутил,
что за этим рисунком скрывается что-то иное, настоящее пространство и
настоящая колдунья, которая и в самом деле попалась в ловушку.
Ему первым делом захотелось не помогать, а оторвать эту голову, чтобы
потом подруга отложила в получившийся мясной кокон свое яйцо, набухающее
лярвами. Интересно, как она выглядит, эта подруга?
Он втянул воздух и прислушался. На свое удивление он заметил, что
почти не чувствует флюидов страха Умай, и это несколько охладило его
охотничий пыл. А потом он взял себя в руки. В человеческие руки.
Он сломал верхушку у ивы и протянул ее ведьме. Та сумела выпростать
руку из грязи и уцепиться. Но борьба с трясиной закончилась только пять
минут спустя. Шулма была женщиной довольно солидной комплекции, кроме
того, несколько раз ему хотелось, чтобы она ушла с головушкой вниз и
перестала им руководить.
Когда Умай выбралась наконец,-- а это было похоже на то, что
распахнулась дверь, ведущая наружу,-- малоаппетитная женщина представляла
собой что-то вроде большого комка грязи.
-- Собери-ка хворосту,-- распорядилась она.
Тут зверь-в-Рютине заставил его пожалеть, что он вытащил ведьму -- не
успела жизнь кое-как спасти, а уже распоряжается.
Когда он вернулся с полной охапкой, шулма сидела в одном только
оренбургском пуховом платке, который доселе приходилось ему таскать в
своем вещевом мешке.
Хотя хворост был сырой, огонь на удивление занялся быстро и весело.
-- Давай-ка водкой разотрем,-- из вежливости предложил Василий.
На удивление, ведьма быстро согласилась.
Кожа у шулмы оказалась гладкая, конечно же, маслянистая, как будто
даже лакированная немного. Когда его рука продвинулась от плечей пониже,
он неожиданно почувствовал натяжение своих трусов.
"Неужели ты позарился на эту медведицу? Это будет называться
скотоложество."-- предупредил он сам себя.
Однако медведистость Умай сейчас не казалась отрицательным
свойством. Сейчас она сидела, по-женски точно прикрыв платком
свои мясистые бока, но почти открыв тугие дыни грудей и налитые
половинки зада.
Василий увидел в шулме определенную соразмерность, верную
подобранность округлых деталей и даже определенное изящество в
подбородке, ушах, щиколотках.
А зверю-в-Рютине была симпатична и мясистость, и маслянистость...
Ладонь Василия двинулась от круглых коленей дальше, вглубь. Рука
скользила как змея, туда, откуда разносилось пение ведьминского естества. Ее
пальцы ухватились за "ствол молодого бойца" и попытались сбить прицел. Но
те красные каналы, которые бороздили его тело, сейчас уходили дальше,
пронзая пространство и любую плоть. Ящер, который гнездился в Рютине,
неумолимо надвинулся на бедную ведьму, разложил ее вдоль мягкого
пружинящего грунта и внедрился внутрь. Василий сам с удивлением наблюдал,
что вытворяет находящийся в нем зверь с бедной женщиной. Сейчас он
отчетливо ощущал напряжение и раскручивание сидящей в нем чужеродной
структуры. В том числе и того канала, что тянулся прямо через член. Ящер явно
пытался замучить Умай, получая именно от этого удовольствие и
энергетическое подкрепление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137