Так он, коллеги, оттуда Ц на С
елезневку, к Андрею Андреевичу Горшунову; они еще студентами вместе в ви
нт играли в арбатской компании Сергея Васильевича, когда тот в Большом д
ирижировал. Взял у Горшунова полдюжины сигар, от него к нам явился ужинат
ь, а к себе на дачу в тот вечер не вернулся. Сказал, что на свою опломбирован
ную дверь он и завтра наглядеться успеет. Там у него, говорили, сто коробок
сигар лежали на чердаке в мокрых опилках, чтоб не пересыхали».
Сейчас, вспоминая об этом, я слышу несхваченную мною тогда интонацию. Гол
ос вечного победителя в трехкопеечных схватках с жизнью, чемпиона кухон
ных перебранок, гения памяти на тривиальности чужих существований. «Жал
кий субъект, Ц прошептал мне в ухо Шлепянов, Ц но он знает схему своей жи
зни». А что остается мне, жалкому наблюдателю чужой схемы, не заметившему,
как потерял свою? Но хватит, хватит! Пора кончать с кузеном, его дядей и все
м этим. Итак, последний вопрос: мог ли Вадим Сергеевич в то именно время, ос
енью 1921-го, уехать, или было уже поздно, непоправимо поздно?
«Я думаю, что мог, Ц убежденно сказал кузен Кирилл. Ц Как Ц не знаю. Он мо
г, но не хотел. Всегда делал, как ему лучше. К концу 22-го не осталось почти ник
ого из связанных с ним людей в Москве. Последними, уже в ноябре, взяли Горш
унова и Багратова. Мы тогда почти не видели Вадима Сергеевича у себя. Папа
все повторял, что с ним исчез сигарный дух из нашей квартиры. И вот наступи
ло роковое время для нашей семьи. В январе 24-го стал умирать Владимир Ильи
ч Беккер, сводный папин брат, который с 1914-го фактически всех нас содержал.
Ранний удар Ц последствие наследственного сифилиса. Тогда впервые за ч
уть ли не два года появился Вадим Сергеевич со своим доктором, Вольдемар
ом Ловиным, которого считал чуть ли не за гения. Стужа стояла свирепая. Ота
пливаться почти нечем. Они явились с мороза, как из бани, румяные, нарядные
, тьфу! Ну что он сказал, гений этот? Люэс, говорит, в исходной фазе, и ни черт,
ни Бог ему не помогут. Это мы с папой и без него знали. И еще, словно в издевк
у: даю, говорит, ему два дня. Потом на часы взглянул и добавил: и девять часов
. Так точно оно и случилось. Дядю Володю хоронили на Ваганьковском, и Ловин
ему в гроб положил свою фрачную перчатку лайковую».
«Ну, пора закругляться, Ц шепотом, но твердо сказал Шлепянов. Ц Эдак он д
о второго пришествия будет...» «Я был бы вам чрезвычайно признателен, Ц р
ешился я на последнюю попытку выяснить невыяснимое, Ц если бы вы нескол
ько подробнее остановились на характере Вадима Сергеевича, если это вам
не трудно, конечно». Кузен опять сел перпендикулярно к кровати и стал час
то-часто морщить лоб, белый, покрытый красными точками. «Когда он к нам пр
иходил, Ц быстро заговорил он, Ц то всегда приносил с собой атмосферу, н
у, какой-то дурной расслабленности, двусмысленности какой-то. Ну, словно
то, что совершалось, совершалось хотя и не им Ц упаси Боже, но как бы с его в
едома и даже, грех говорить, молчаливого одобрения. Неудивительно поэтом
у, что и вокруг и в семье нашей стали поговаривать или, точнее, шептаться, ч
то здесь не была исключена и возможность... ну, скажем, и сотрудничества Ц
в той или иной форме».
Шлепянов откинулся на спинку стула, очаровательно улыбнулся и неожидан
но мягко, почти весело спросил: «В какой именно форме? Был ли он или мог бы б
ыть ведущим двойную жизнь предгубчека или следователем-любителем, каки
х тогда было немало, или, наконец, вульгарным ажаном, а?»
Было видно, что вопрос смутил кузена. Он поправил позади себя подушку, при
двинулся поближе к изголовью и, видимо, решившись на большую степень отк
ровенности, быстро и резко заговорил, сопровождая свою речь странными ру
бящими движениями ладоней: «Нет, коллеги. Нет и нет. Ни о какой конкретной
форме сказать ничего не могу Ц раз! Хотя при этом не могу и отрицать возмо
жности какой-либо из них Ц два! Меня тогда выставили из Высшего Техничес
кого за дворянско-буржуазное происхождение Ц три! И, как вы, возможно, зн
аете, хотя, наверняка, не знаете, поставили условием восстановления мое п
убличное отречение от отца Ц четыре! Папа меня буквально на коленях умо
лял это сделать. Я, естественно, не соглашался. В самый разгар наших терзан
ий вдруг здрасьте Ц является Вадим Сергеевич. Они с папой запираются в к
абинете и Ц спорят. Знаю, что обо мне, но ничего не стараюсь расслышать Ц
принципиально никогда не подслушиваю. И вдруг, коллеги, слышу, как Вадим С
ергеевич кричит. Нет, коллеги, он не кричал, а говорил, но таким голосом, кот
орый ледяным лезвием рассек мне кожу и жилы, врубился в кости, да так там и
остался: «ВЗОВ, говорит, Ц не хочет, чтоб было ЧХТЛ. И не может он хотеть, чт
об Кирюшу из Высшего Технического выгнали или чтоб у меня сигар не было
. Tr?s bien. Умывший руки не предавал. А предавший ведь мог и поколебаться, предат
ь ли, но Ц предал. Теперь скажи, много бы сделали его колебания для его, ха-
ха, репутации? Значит так, пусть мальчик предаст, а я умою руки, Ц bien? Ведь та
к быстрее пойдет то, что все равно шло и идет, Ц bien? A колебания только затяг
ивают агонию предающего, нисколько не облегчая положения других действ
ующих лиц, и замедляют, порою непростительно, сам ход действия и приближе
ние к развязке, Ц compris?» Вот что он заставил меня услышать. Вопрос о моем «от
речении» (в кавычках) был решен. Я восстановился в вузе и не жалею об этом в
ынужденном поступке, поскольку Ц и к этому нас вынуждает объективный вз
гляд на вещи Ц прогресс все-таки достигнут неслыханный, несмотря ни на ч
то, Ц он перестал резать ладонями воздух.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63