С другой стороны, не мог же я требовать от человека, родившег
ося в Швеции в середине пятидесятых, чтобы он жил в ситуации жизни и смерт
и или даже мог такую ситуацию вообразить. Нет, Коля ничему не может помочь
. Хуже того Ц он не может даже и помешать. В нем нет того основного, что объе
диняло поколения Фридриха Георгиевича и Михаила Ивановича с моим, Ц от
чаяния. Или, чтобы не преувеличивать Ц хотя бы знакомства с ним. Колино по
коление просто не обнаружило его в своей жизни. Мифа Ц тоже.
Человек первой половины двадцатого века заложник мифа. Мифом Ленина был
а Революция. Мифом Поэта Ц до того, как он освободился от «гипноза» Михаи
ла Ивановича, Ц искусство, истинное и «одно без другого». Мифом самого Ми
хаила Ивановича была невинность рыцаря и его верность клятве. Даже «абсо
лютная правда факта» Бурцева Ц тоже миф. Неважно, какой из этих мифов ока
зался кратковременным, а какой долгоживущим, какой унес с собой миллионы
жизней, а какой не оставил после себя ничего, кроме недоуменной улыбки,
Ц эпоха оказалась заполненной мифами. Выполнение мифа заменило судьбу
для родившихся между 1875-м и 1920-м Ц два коротких поколения ублюдков ублюдоч
ной мечты. В следующем, третьем, моем, отчаяние стало терять свою силу, а ми
ф свою безусловность. Мы все еще можем связать себя с ними, по наследству,
прихоти судьбы или капризу интереса. Коле было совершенно незачем лезть
в чужие мифы.
Другой мой стокгольмский информант, Альфред Эйрингэм, пригласил меня к ч
аю (»немножко пораньше, если можно Ц в пять прибудут три моих внучки с вос
емью правнуками и правнучками»). Дворецкий накрыл стол в библиотеке. Рас
сказ, совсем короткий, Ц о тех, кого Эйрингэм помнит, Ц я записал по памят
и тем же вечером в таверне «Огненный утес».
«Я хорошо помню маленького человека в очень длинном армейском плаще, с п
одстриженными ежиком волосами и усами щеточкой. Елбановский называл ег
о Ефим, а Мишель Ц mon cher baron. Он был польский еврей, и я не мог взять в толк, откуда
у него был титул. Ефим занимался соленой треской, и у него была идея спаст
и голодающую Россию этой самой треской. Он основал свой фонд «Тресковой
Помощи России» и собирался возить рыбу из Бергена в Петроград. Мишель да
л какие-то деньги. Я тоже. Были, конечно, и скептики. Поручик Петрункевич, ко
торый вел счета моей фирмы в Трондхейме, говорил, что ни одной рыбины до го
лодающих крестьян не дойдет (»все сожрут проклятые комиссары»), но Мишел
ь уверял, что никто, кроме действительно очень голодного человека, эту ры
бу есть не будет, так что можно не беспокоиться. Помню, барон Ефим периодич
ески ездил в Гамбург выигрывать деньги в рулетку (он никогда не проигрыв
ал) и вкладывал их в свой фонд (чем это дело кончилось, не знаю Ц мне, как и М
ишелю, надо было уезжать, ему Ц в Африку, мне Ц в Голландскую Гвиану). О нем
еще ходили слухи, что он может видеть сквозь землю и что проспекторы и иск
атели кладов предлагали огромные деньги. Много позднее я встретил его в
Стокгольме. С ним была очень худая и необыкновенно красивая женщина, бар
онесса фон Эстваль, бросившая своего мужа. Я к тому времени уже ликвидиро
вал свою фирму в Норвегии, и Петрункевич стал управляющим у Эстваля в его
имении в северном Готланде. Он мне клялся, что рано или поздно Эстваль Ефи
ма убьет либо на дуэли, либо из-за угла, либо отравит Ц и что тому надо неме
дленно уехать из Швеции, а лучше того Ц из Европы. Я, разумеется, тут же пер
едал слова поручика Мишелю, но он только улыбнулся, ну, говорит, mon cher comte, барон
есса настолько угрожающе прекрасна, что все другие угрозы меркнут и блед
неют».
Я был заранее уверен, что мой третий и последний источник, телефон которо
го я получил в Лондоне, окажется тем самым «членом одного экзотического
ордена», которого упомянул Фридрих Георгиевич. Встретились в маленьком
рабочем кафе на Сант Эрикс Гатан. Это был старик лет восьмидесяти пяти-де
вяноста (меньше ему не могло быть по хронологии событий). С первых же слов
я понял, что все личное будет безжалостно исключено Ц только о деле. Да, о
н довольно регулярно встречался с Михаилом Ивановичем в течение пример
но десяти лет. Неоднократно беседовал. О чем? О вещах общих и вещах особых.
Нет, особых вещей касаться не могу, ибо вас не знаю (эвфемизм, не нуждающий
ся в раскрытии!). Из общего он больше всего говорил о «стороннем человеке»
. Тот не станет ни членом «равноголового стада», ни романтическим героем
одиночкой, ни вождем осатанелой в гневе и энтузиазме толпы, ни большелоб
ым лидером-теоретиком, управляющим на расстоянии ее движением (старый Г
устав Ц так звали моего собеседника Ц говорил на старомодном «скандин
авском» английском, часто вставляя французские слова и выражения). Жизнь
«стороннего» Ц быть, а не властвовать над другим или думать за него. Учит
ельство опасно. Знающий учит только равных, тех, кто понесет переданное з
нание наравне с передавшим. Учитель не ответственен за ученика, ибо знан
ие, как и ответственность, не может делиться между знающими: каждый сам не
сет всю полноту знания и ответственности, не больше и не меньше. Рыцарско
е послушание и есть добровольное принятие на себя знания и ответственно
сти равных. Такие люди Ц всегда элита, отказывающаяся повелевать и быть
повелеваемой. Но они Ц не обозначены для других. Их знаки и символы Ц тол
ько для внутреннего употребления. Символ Ц эзотеричен, даже если его зн
ачение известно всем. Наше время смешало священные символы со значками п
олитических организаций и спортивных клубов, слова правды с лозунгами б
луда и гниения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63