Призраки, напялившие на себя полковничьи и генеральские мундиры давно
разбитых или никогда не существовавших армий! Еще позднее, когда сжатая
с немыслимой силой пружина истории разжалась и выбросила их в смерть, ко
го почетными пенсионерами, кого военными преступниками, а кого и нобелев
скими лауреатами, их выцветшие, перепутанные имена всплыли, как вешки, на
д мутными водами забвения, никого не предостерегая, ни о чем не напоминая.

Михаил Иванович родился с именем, абсолютная неотменяемость и несменяе
мость которого была предопределена уникальностью обстоятельств его ро
ждения. Единственному сыну в третьем поколении знаменитых богачей-само
родков, еще в юности потерявшему отца, оставалось одно Ц выбирать из чег
о угодно и делать решительно что угодно. Но кроме его богатства было и то,
что при любом выборе и в любой игре оставалось навечно отложенным основн
ым капиталом: семья, состояние, страна. Игр тоже было три: просто игра в рул
етку, реже Ц в винт и покер, любовь и политика. В последней все много неопр
еделеннее, чем в первых двух, и метафорой едва ли отделаешься, но посмотри
м, у нас еще есть время. Но так ли уж его было много у него самого? Век торопи
л с предательством. Не тогда ли этот молодой человек принял три завета. Пе
рвый Ц парировать страсть к игре крайней скрупулезностью в делах. Второ
й Ц умерять влечение к женщине преданностью искусству. Третий облагора
живать политическую сумятицу верностью рыцарским идеалам невинности и
чести. Спасла ли его от падения эта перевернутая брюсовская формула? Да и
спасла ли от падения самого Брюсова его неперевернутая? Но, как заветы Ва
лерия Павловича молодому поэту даже при их выполнении никак не могли гар
антировать качества поэзии, так и заветы Михаила Ивановича себе самому н
е могли ему дать ни малейшей гарантии покоя или хотя бы, воли...
В отличие от Поэта он редко разочаровывался. Совсем недолгой была его за
вороженность жизнью. Его имя не гремело, как имя Поэта, «в легком щелканьи
ночных копыт», а трещало неотесанной доской по выщербленному полу амбар
а. [Когда в 1931 г. на приеме у князя Монако Михаил Иванович представил одного
американского приятеля своей красавице-сестре, тот, думая, что она носит
свою девичью фамилию, пожаловался, что как ни трудно эту фамилию произно
сить, ее написание (spelling) уж вовсе немыслимо. На что Михаил Иванович ответил:
«Друг мой, забудьте о написании, а произношение очень простое княгиня Ле
йхтенберг».]
Так я ввожу Поэта. Посредством имени. Да, я просто не люблю всего этого Ц П
оэта, жену Поэта, друзей Поэта, врагов Поэта, время Поэта. Без Поэта, однако,
обойтись совершенно невозможно, так что, всякий раз пиша о нем, мне приход
ится проходить через стену собственной чуждости. Михаил Иванович Поэта
любил. А в ранние годы очень любил. А когда совсем разлюбил, то произошло э
то в обстоятельствах, для него и Поэта (как и для очень многих других) стол
ь крайних, что уж вряд ли могло иметь хоть какое-то значение для их жизни. А
для смерти? Назвал ли один из них имя другого в свой смертный час?
Пока же, в 1912-м, они почти не расстаются. Их отрывали друг от друга только сро
чные деловые поездки и простуды одного и зубная боль другого (аллюзия на
«зубную боль в сердце» у Гейне или неосознанный параллелизм «физиологи
ческих» метафор у обоих?). Когда не виделись, то долго говорили по телефону
и обменивались телеграммами. Атак Михаил Иванович неутомимо катал Поэт
а, одного или с Ремизовым, «на острова», «на Стрелку», ходили в оперу, на Ста
ниславского. Еще Ц и это было отменно неблагодарным занятием Ц пыталис
ь встретиться с Глазуновым насчет постановки будущего балета (или оперы
, или чего угодно) Поэта, «Роза и Крест». Возможно, что именно недоступност
ь Глазунова, встретиться с которым было много труднее, чем с министром дв
ора или обер-прокурором Святейшего Синода, предопределила последующее
превращение либретто (теперь определенно Ц оперы) в пьесу, о которой нео
бходимо было говорить. Точнее, обсуждая которую, они говорили и о другом, о
себе, например. Еще точнее Ц о падении и поражении Ц последнее уже было
«кларистически» сформулировано, Михаилом Ивановичем, во всяком случае.

Поэт страшился угрозы падения и туманно заклинал будущее, предрекая рад
остные катаклизмы 20-х (как бы не так!). Михаил Иванович знал (уже тогда Ц не ф
антастично ли?), что дело, в первую очередь, в поражении. Что оно не в угрозах
и не в обещаниях того же будущего. Что уж лучше, даже жалуясь и отводя душу,
помнить о поражении как об изначальном условии своего личного существо
вания. И что падение Ц твой ответ, возможный, необязательный, на невыноси
мость страха поражения. В символистском ренессансе своей затянувшейся
юности Поэт завысил свои ставки настолько, что не только друзья (которым
виднее), но и он сам знал, что падение уже Ц факт. Обожаемая, как богиня, жен
а, была должна, вынуждена обернуться шлюхой, а была она просто дамой, играю
щей устало свою роль в невозобновленном спектакле. Поэтически рассеянн
ая жизнь Поэта Ц человека по характеру нисколько не рассеянного, скорее
аккуратиста и педанта Ц должна была оказаться систематическим блядст
вом с нередкими срывами в тяжелое пьянство. В своей личной жизни (в другой
Ц это вопрос особый) Михаил Иванович ничего не выдумывал ни о себе, ни, уп
аси Боже, о близких. Прирожденный финансист и почти профессиональный игр
ок, он не был склонен ни к завышению ставок, ни, менее всего, к символизации
своих выигрышей или проигрышей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63