Я родился с привычкой врать. Почувствовав, что меня вроде приняли за свое
го (хотя и из другой жизни), я заговорил словами и тоном человека, принятог
о в ее круге, и вообще Ц принятого. «Бог мой, Ц начал я, стараясь, чтобы не п
опасть впросак, выражаться как можно менее определенно, Ц Бог мой! Многи
м ли из вашего поколения дано было дожить до военных лет, а куда уж там пер
ежить их. Всякое, конечно, случалось. Не странно ли, ума не приложу, почему м
не сейчас пришла на память вся эта старая история с дядей Вадей. А ведь ког
да это было! Но согласитесь все-таки, что он был замечательная фигура. Да е
ще этот ваш бедный кузен Ц забыл его имя. Я ведь почти ничего не знаю. Так, о
брывки какие-то».
Пока все шло как нельзя лучше. «О, Кирилл, Ц произнесла, нисколько не удив
ившись моей „осведомленности” Елена Константиновна, словно возражая м
не или другому, невидимому, но вечно присутствующему собеседнику. Ц Но з
ачем же возвращаться к Кириллу? Он прожил и пережил все, что ему было опред
елено, но был совершенно бессилен добавить к этому хоть что-нибудь от себ
я. Ну как Брюсов в поэзии. Провидение осталось к нему равнодушным. Когда я
закрываю глаза, я не вижу Кирилла Эльвермеля. Я вижу дядю Вадю и Михаила Ив
ановича, Сатану и Ангела». «Ну, полно вам, милая Елена Константиновна, Ц р
азвязно возразил я, уже опасаясь, что, по мере ее разрешения, задача с двум
я неизвестными превращается в задачу по крайней мере с тремя. Ц Да и не б
ыло ли с вашей стороны предвзятости в отношении к дяде Ваде в этой истори
и?» Ц «Нет, Ц твердо сказала Елена Константиновна, Ц мне еще не было и пя
тнадцати лет, когда я точно узнала, что он решил предать всех нас Духу Тран
сцендентального Зла во имя конечного торжества Света в падшем космосе. С
вета, который несет Люцифер.
На свете не было человека доблестнее Михаила Ивановича, но и он однажды п
апе признался, что всякий раз, когда ждет прихода Вадима Сергеевича, втай
не надеется, что тот не придет». Ц «Но не был ли сам Михаил Иванович... ну... н
емного авантюристичен?» Ц решил я рискнуть в последний раз, уже серьезн
о боясь, что беседа устремляется в бесконечность Ц и, чтобы разрешить ее,
мне придется последовать за Еленой Константиновной в «ее» другой мир. «Д
а, безусловно, Ц неожиданно согласилась Елена Константиновна. Ц Но он в
сегда действовал на свой страх и риск. Никогда ни на кого не опирался и ник
ого не подводил. А за дядей Вадей всегда что-то стояло, мягкое и ненадежно
е. Но дело не только в дяде Ваде. Уже маленькой девочкой я почувствовала, к
ак атмосфера предательства сгущается, концентрируется в людях, и они ста
новятся предателями. Не потому, что хотят, а потому, что могут ими быть. И ни
в ком я этого так сильно не чувствовала, как в нем. При этом, однако, он сдела
л немало добра разным людям».
В те годы я еще не коллекционировал «случаев для понимания», но история с
дядей Вадей Ц какая именно, я тогда так и не узнал Ц засела в памяти. Позд
нее я стал себя спрашивать, а не является ли повышенная чувствительность
к предательству (так же как и способность его предвидеть) одним из услови
й его возникновения? Не лучше ли было вовремя отойти в сторону и не предва
рять определений судьбы своими односторонними и пристрастными решения
ми? Но поскольку дело уже было вроде сделано и не о чем, пожалуй, было больш
е говорить, то оставалось разве что поставить точку на эпизоде в электри
чке и вновь отдаться впечатлениям еще не законченной бездумной юности.

Но возвращаюсь к предательству. Окончательность решения, вынесенного д
евочкой в дачном поселке, хрупкой и нежной, обернулась для меня в дачном п
оезде через тридцать пять лет вопросом о его, решения, непререкаемости. Н
о в том-то и дело, что тогда, в поезде, никакого вопроса не было, а была одна ч
истая непререкаемость. Но опять же, когда это о жизни и смерти Ц твоей соб
ственной, в первую очередь, Ц то не очень-то попререкаешься. Приходится
ждать, пока это, то есть предательство, не станет для тебя метафизической
проблемой. Ну я и ждал. А когда дождался, то увидел, что для Аленушки оно с са
мого начала и было метафизической проблемой, каковой и оставалось до кон
ца: дядя Вадя или не дядя Вадя. Так что, казалось бы, не было ни малейшего рез
она допытываться, кто и что предал. Но тут-то и сказалась моя врожденная н
еспособность понять что-либо абстрактное без конкретного образа, каков
ая Ц вкупе с врожденным же нездоровым любопытством Ц и побудила меня к
возобновлению поисков фактов и обстоятельств касательно Вадима Сергее
вича.
В запасе, конечно, всегда оставалась возможность разыскать после смерти
Елены Константиновны вышеупомянутого влюбленного кузена. Но почему-то
Ц не помню сейчас почему Ц тогда я этого не сделал, а вместо того потрати
л бездну времени в праздных размышлениях о том, кто бы мог быть дядей Ваде
й. Выручавшая меня всю мою жизнь неспособность идти к цели прямым путем п
роявилась также и в том, что я стал размышлять и об антиподе (по словам Еле
ны Константиновны) Вадима Сергеевича, то есть о некоем Михаиле Ивановиче
, рыцаре и ангеле. Хотя его-то я решил попридержать, как козырную карту, что
бы сыграть под самый конец... Конец чего? Знал ли я в середине пятидесятых, ч
то выпрыгнет он, как заводной чертик из коробочки, в мир моей памяти еще че
рез двадцать лет?
Хорошо. Я мечтаю о совершенно мне недоступной прустовской точности и хоч
у скорее перейти к делу, всякий раз забывая, что дело-то Ц это я. В 1966-м, на по
минках по матери моего приятеля и сослуживца Егора Дрейнера (настоящая ф
амилия его отца, эльзасского барона, была Де Рейнер), я увидел на дряхлом к
омоде, перед зеркалом, коричневую фотографию красивого молодого челове
ка с гладко выбритым американским (почему американским?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63