.. или то, что ты
сказала... О черт! Совершенно запутался!
- Тогда почему бы нам не отложить все это до разговора с сеньором
Муньесом?
- Марга! Неужели тебя не огорчает перспектива рабски вкалывать на
этой свалке лишних пять недель?
- Конечно, огорчает, но не так сильно, как тебя. Алек, я ведь
работала всю жизнь. Работать на пароходе было тяжелее, чем
учительствовать, но зато я путешествовала и видела чужие страны. Работать
здесь официанткой немного тяжелее, чем убирать каюты на "Конунге Кнуте",
но зато мы с тобой вместе, и это с лихвой компенсирует все остальное. Я
хочу уехать отсюда в твою родную страну, но ведь там не моя родина, и
поэтому я не так жажду покинуть этот город, как ты. Сейчас для меня родина
там, где ты.
- Дорогая, ты так логична, так умна и сдержанна, что иногда буквально
загоняешь меня в угол.
- Алек, я вовсе не собираюсь этого делать. Я просто хочу, чтоб мы
прекратили волноваться до встречи с сеньором Муньесом. А сейчас я
собираюсь массировать твою спину до тех пор, пока ты не расслабишься как
следует.
- Мадам, вы меня убедили. Но только если прежде вы разрешите мне
растереть ваши бедные усталые ножки.
Мы сделали и то и другое. "И дебри стали райским сном".
Нищие не выбирают. Утром следующего дня я встал пораньше, повидал
курьера секретаря суда и узнал, что не смогу сегодня увидеть его босса,
пока не кончатся судебные слушания. Пришлось предварительно договориться
насчет встречи во вторник, когда суд не работает. "Предварительно" - это
означало, что мы обязаны явиться в здание суда, а секретарь на себя
подобного обязательства не берет (возможно, все же он там будет, Deus
volent [если захочет Бог (лат.)]).
Так что во вторник мы, как всегда, отправились на пикник, ибо
увидеться с сеньором Муньесом можно было не раньше четырех. Однако мы
оделись, как для воскресного богослужения, а не для пикника, то есть оба
были в обуви, приняли утром душ, я побрился и надел самый лучший костюм,
подаренный доном Хайме, чистый и выглаженный и выглядевший гораздо лучше,
чем поношенные рабочие брюки береговой охраны, которые я носил в подсобке.
Маргрета же надела свой яркий наряд, полученный в первый день пребывания в
Масатлане.
Мы договорились, что не будем делать ничего такого, что заставит нас
вспотеть или запылиться. Почему мы считали это столь важным, сказать не
берусь. Видимо, каждый из нас полагал, что приличия требуют выглядеть при
посещении суда как можно лучше.
Как обычно мы прошли мимо фонтана, чтоб повидаться с нашим другом
Пепе, а уж потом вернуться немного назад к подножию холма. Пепе
приветствовал нас, как приветствуют близких друзей, и мы обменялись
несколькими изящными фразами, которые звучат так чудесно на испанском
языке и практически не переводимы на английский. Еженедельный визит к Пепе
стал важным элементом нашей общественной жизни. Мы многое о нем узнали -
от Аманды, не от него, - и я проникся к нему еще большим уважением.
Пепе не родился безногим, как я думал прежде. Когда-то он был
водителем, перегонял грузовики через горы в Дуранго и дальше. Затем
произошел несчастный случай, и Пепе пролежал больше двух суток,
придавленный машиной, пока его наконец не спасли. Его отвезли в приют
Богоматери всех печалей без признаков жизни.
Однако Пепе оказался крепким малым. Через четыре месяца его выписали
из больницы. Кто-то пустил для него шапку по кругу, чтоб собрать денег на
инвалидную колясочку. Пепе получил официальное разрешение на нищенство и
выбрал место у фонтана, где быстро стал другом всех гуляющих, всех "донов"
и обладателем самой веселой улыбки, с которой был готов встретить все
худшее, что еще ждало его впереди.
Потолковав и обменявшись вопросами о здоровье и настроении, как
водится у добрых знакомых, мы с Маргретой собрались уходить, и я протянул
своему другу бумажку в одно песо.
Он, однако, тут же вернул ее.
- Двадцать пять сентаво, мой друг. У вас нет мелочи? Или вы хотите,
чтобы я дал вам сдачу?
- Пепе, друг мой, мы хотели бы просить вас оставить себе этот
скромный подарок.
- Нет, нет, нет! У туристов я с удовольствием выманю даже золотые
зубы, а потом выпрошу еще что-нибудь. С вас, мой друг, только двадцать
пять сентаво.
Я не посмел настаивать. В Мексике мужчина всегда хранит свое
достоинство, а если не хранит - значит, он помер.

Высота el Cerro de la Neveria - около ста футов. Мы поднимались очень
медленно, я шел позади, чтобы Маргрета не устала. По некоторым признакам я
почти убедился, что Маргрета ждет ребенка. Но она, по-видимому, пока еще
не считала возможным обсуждать этот вопрос со мной, а я, конечно, не
собирался поднимать его, раз она молчит.
Мы отыскали наше излюбленное местечко, где можно было расположиться в
тени небольшого деревца и откуда открывался вид во все стороны, на все
триста шестьдесят градусов: к северо-западу - на Калифорнийский залив, к
западу - на Тихий океан и на то, что могло быть (а возможно, и было)
облаками, венчавшими вершину пика, который возвышался на оконечности мыса
Баха-Калифорния в двухстах милях отсюда. На юго-западе нашего полуострова
лежал дивный Playa de las Olas Atlas - пляж, тянувшийся до самого Cerro
Vigia (Сторожевого холма) и дальше - к Cerro Creston - туда, где
поднимался гигантский маяк "Фаро" - конечная точка полуострова. За южной
окраиной города виднелась посадочная площадка береговой охраны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138