За убийство в состоянии аффекта Дима получил пят лет. Мягкий
приговор. Но из лагеря Дима не вернулся. С его возрастом и характером, с
его светлым полудетским лицом прямая дорога ему была в "маньки", так это
иногда называли в ту пору. В январе 1976 года пятеро зэков изнасиловали
его; оклемавшись, он попытался за себя отомстить и, действительно,
смертельно ранил одного из насильников заточенным электродом сварочного
аппарата, а когда понял, что до остальных ему не добраться - они шли на
него все четверо, тоже вооруженные, и ясно было, что они не просто убьют
его, а будут терзать долго и с удовольствием - тем же самым электродом
зарезался.
Фабульную развертку я здесь уже не применял. Узел был
проанализирован, а дальнейшие судьбы этих людей не относились прямо к моей
теме; да и сил душевных не было, откровенно говоря, идти вместе с ними их
страшными дорогами. Если бы я включился в Димину смерть так, как включился
в его любовь... Боюсь, Валя или Джамшид нашли бы за пультом мой труп со
стигматом на шее - там, куда отчаявшийся мальчик всадил острие. С
тысячекратной скоростью хроноскоп пробегал по перепутанным нитям их
жизней, бестолково дергающим одна другую, другая третью, и выцеживал мне
на дисплей словесную информацию по ключам: "Работа", "Смерть",
"Встреча"... а еще иногда я вызывал по какому-то из ключей на панораму
стоп-кадр - и долго всматривался в ставшие родными лица.
Остаток дня я работал на вариотроне.
Чтобы действительно понять роль какого-то события, нужно знать
возможные альтернативы. Я строил вероятностные модели иного расклада
событий.
Вне брака Лидка бы не родила. Еще почти полтора года они с Шутом
мучились бы и не врозь, и не вместе и наконец разошлись бы - похоже, что
навсегда. Еще через полтора года Лидка познакомилась с симпатичным
таксистом, они съездили вместе на две недели в Майори, все вроде бы
налаживалось, но так и не наладилось, она еще не оторвалась. Она вышла
замуж лишь четыре года спустя, за инженера со своего завода, и ровно, без
особых эмоций, изменив ему лишь дважды, да и то мимоходом, жила с ним всю
жизнь. Родила двух дочек.
Шут метался все истеричнее, все злобнее - и, лишенный той
удивительной точки опоры, точки духовности, которая была дарована ему
судьбой в реализовавшемся варианте, уже через пять лет после разрыва с
Лидкой стал полным подонком. Его уже не мучило то, что он хочет слишком
многого. Его злило лишь то, что ему дают мало. И он хватал, хватал. В зоне
четвертого энергоблока он подставил вместо себя других. Ничего настоящего
не было у него в той жизни, кроме разве что карьерной, степенной
докторской, изначально он все-таки был талантлив, хотя куда было этому
тщательно выверенному на успешность тексту до набросков, оставленных Шутом
в мире, где Лидка, плача, весь первый год после его жестокой смерти
разбирала его черновики, сводила, как умела, воедино, бегала советоваться
к его друзьям и бешено добивалась, и добилась-таки публикации рукописи как
монографии... Из сформулированных в ней принципов впрямую выросли,
например, наши гравилеты. Ничего настоящего не было бы у него в той жизни,
где Дима не подарил бы им "Жизненный поиск" - но именно поэтому Шут так
цеплялся за жизнь. Прожил бы он на двадцать три года дольше, но так и умер
бы бездетным.
Человека, который по задаткам своим потенциально мог заменить сына
Лидки и Шута, незачем было долго искать. Он родился в Упсале в 19.. году.
К моменту вспышки пандемии лунного энцефалита ему было тридцать лет. Он
уже начал бы успешно работать над теорией реабилитации подсинапсов - он
шел бы тем же путем, теми же ступеньками, что и Дмитрий Шутихин, хотя и
без его ярости, без его необъяснимой и ничем, казалось бы, не оправданной
спешки. Он не успел бы. В реализовавшемся варианте он, будучи лучшим -
хотя и зарубежным - учеником Шутихина, сразу стал его замом по науке в
рамках международной программы "АЛЭ - Анти-Лунный Энцефалит". Без Шутихина
он смог бы дать реальный результат на двенадцать лет позже. К этому
времени на Земле не было бы не то что ни одного человека - ни одного
кабана, ни одной совы, ни одной змеи.
Вот каков был бы ход событий, если бы Дима Садовников через четыре
дня после гибели Инги не поехал в Москву с подарком для своих друзей.
Оставалось выяснить, почему он мог бы не приехать.
Потому что мог бы не отпустить Ингу звонить.
В пределах узла кроссинговера у него оставалась одна вероятностная
вилка. Решись он на единственную резкую фразу - и без памяти влюбленная
Инга подчинилась бы, хотя обижалась бы в глубине души и не была бы в ту
ночь настолько счастлива, насколько могла бы и хотела. Но осталась бы
жива. И утром уже перестала бы обижаться, позвонив наконец и с изумлением
узнав, что ее спутницы по путешествию в Ленинград еще спят и, в общем-то,
не слишком волнуются. Как хорошо, что ты меня не пустил, без конца
повторяла бы она потом, не подозревая, что это действительно для нее
очень, очень хорошо.
Года через четыре Дима уже стал бы, как говорили тогда, широко
известным в узких кругах художником. От жизни ему требовалось только
любить Ингу и рисовать; Инга так или иначе присутствовала в двух из каждых
трех его работ. Но внешний мир не позволял такой роскоши. Сам того не
заметив, Дима оказался в рубрике нонконформистов, а затем и диссидентов.
По-прежнему никому, а в особенности Олегу, не в силах ни в чем отказать,
он уже собирал какие-то подписи, хранил какие-то деньги, советские и
иностранные, прятал и передавал какие-то документы и тексты все более
крамольного содержания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63