"Все время забываю!.. Он меня так всегда ругает!"
"Не люблю, когда меня ругают", - сообщил Дима.
Некоторое время они умно и степенно беседовали о различных видах и
типах родительской ругани. Потом Вика замялась и сказала: "Смотрите, мы
вчера сколько были вместе, и сегодня, а какая-то натянутость остается,
правда? Вы чувствуете?" Дима поперхнулся на полуслове. "Ясно дело! -
воскликнул он. - А все ты, плясать не хочешь! Сидим как на дипломатическом
приеме. Хотя бы ко мне на шкуру перелезла!" "Ой-ей-ей, - она шаловливо
погрозила ему пальчиком, - какой вы буйный." "Я просто неистовый", - кисло
сморозил Дима, и тогда Вика с нехорошим любопытством в глазах впрямь к
нему перелезла. Уже без всякой охоты и даже без непроизвольности, лишь в
силу давления обстоятельств - для чего-то ведь пришел! - Дима по-хамски
скомкал ее и пустился целовать. Как умел, он пытался высосать из
испуганных губ, из маленькой мягкой груди хотя бы не радость, где уж, хотя
бы просто забвение, чтобы не было одновременно и совестно перед ней, и
противно от нее, его рука полезла ей под сарафан, как позавчера - Еве,
ножка была гладкой, стройной, упругой, но это ничего не значило, просто
мясо и кость внутри, чтобы ходить; тогда он, впервые в жизни, поднялся еще
выше, вот-вот должно было начаться нечто совсем сокровенное, оно значило
высшую нежность, высшую близость, высшее доверие; и, пока еще сквозь
трусики, он действительно ощутил сокровенное, очень теплое, чуть влажное,
но оказалось, это тоже ничего не значит, просто теплое и чуть влажное; он
исступленно хотел почувствовать что-нибудь не руками, а сердцем, но
сердцем чувствовал лишь раздражение и разочарование, потому что девочка и
не отвечала, и не отбивалась - висела, развалив равнодушный, ничего не
значащий рот. В этот миг мама, услышав длительную тишину, встала, отложила
Кортасара и резко открыла дверь.
Вика отпрянула на другой конец софы. Дима обернулся. Мелькнули
необъятные ряды книг в кабинете.
Дима не помнил, как выбросился в маленький скверик внизу. Прильнул
щекой к коре чахлого деревца, коснулся губами. Целовать дерево оказалось
приятнее. Оно было настоящим. Он опустил голову и обнаружил в руке
"Астрономию". Когда ему вернули, кто? Как щенок, он стал тереться лбом и
щеками о влажную кору. Лицо горело. Словно долго смотрел на могучий огонь.
С небес капало тоскливо, дождь шелестел. Дима вдруг засмеялся, запрокинув
голову. Ничего не мог с собой поделать - смех пузырился в иссохшем горле,
колотил объятое стыдом и пожаром тело.
Наверху не смеялись - кричали. Обеим было обидно и стыдно. Обе корили
друг друга. Мама сулила дочери настоящего друга - когда придет время, а
пока пусть пробавляется Юриком. "Ведь он тебя любит, души не чает! Ведь он
такой безвредный!" "Видеть его теперь не могу! Пока не было Димы, пусть бы
Юрик служил, все равно, а теперь видеть не могу!" "Он тебе вчера звонил и
сегодня позвонит!" "Я его выгоню, даже разговаривать не стану!" "Почему
это, интересно знать?!" "Потому, что нельзя входить, когда целуются!" "Ах,
так тебе приятно было лизаться с этим подонком?!" "Неприятно! Но входить
нельзя!" "Милая, родная моя, да ведь еще минута, и он изнасиловал бы
тебя!" "Нет! Он только трогал!" "Что-о?! Трогал? Да он, может, уже заразил
тебя чем-нибудь!" "Как заразил? Как заразил?!" "Дурочка! Такие, как он,
меняют женщин каждую неделю! Уж я-то знаю! Случайные связи после
совместного распития спиртных напитков! Бог знает с кем! С отребьем!" "Все
равно, все равно, все равно!!! - отчаянно кричала Вика, рыдая и колотя
кулачками по софе, по тигровой шкуре, где вот только что сидел этот, в
общем-то, совсем ей не нравящийся, но ни на кого не похожий, с
насмешливо-ласковыми глазами отца и загадочными руками, которые дают
больше, чем берут. Вылечусь! У папы лучшие врачи! Нельзя входить, когда
целуются!" "Ты соображаешь, что говоришь? Это же позор!" "Пусть
изнасилует! Пусть заразит! - от одной лишь мысли, что в эту самую минуту,
если мама действительно права, и было бы так, как она говорит, на этой
самой софе можно было бы не рыдать, не унижаться и не скандалить, а
делаться взрослой женщиной, Вике хотелось прыгнуть в окно. Поэтому ей и
впрямь казалось: пусть. - Пусть что угодно! Но нельзя входить, когда
целуются!" "Целуйся с Юриком!" "Провались он пропадом, твой Юрик, до него
дотронуться-то противно! Если б ты не вошла, мы бы с Юриком дружили, а с
Димой целовались, а теперь видеть Юрика не могу!"
Из небес сочилось, сеялось. Ведя за руку сына лет пяти, прошествовал
молодой интеллектуальный папа - тощий, с белесым овечьим лицом и
взгроможденными на костистый нос тяжелыми очками. Лицо у папы было
скучным, он напевал сыну уныло и рассеянно: "Хо-ро-шо под дож-дем"... Дима
смеялся, по лицу стекали капли.
В громадной квартире зазвонил телефон.
Этот день еще с утра обещал быть счастливым. Во-первых, совершенно не
болели ноги, удивительно просто. Во-вторых, пока завтракал, бабуля ни разу
не выползла из своего склепа.
И главное. Он знал - Вика приехала. Просто знал. Звонить он решил
почему-то в пять. Пусть отдохнет с дороги, не стоит ее беспокоить сразу.
Он опять достал новенький, жесткий, ароматный студбилет. Полюбовался.
Спрятал.
Мужественно, как большой, открыл окно. Пахнуло душноватой сыростью
пасмурного городского простора, зазвучал шум машин на невидимом проспекте,
деревья во дворе шелестели. Хотелось вон из дому, и он запросто мог себе
это позволить, ведь ноги не болели - конечно, неспроста в день ее
возвращения ноги не болят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63