Увидев Лидку и выдвигающегося из комнаты Шута, он сделал улыбку.
Теперь, неделю спустя, уже стало получаться.
- Ба! - воскликнул Шут. - Ух, смурняга!
Лидка в ужасе прижала ладони к щекам.
- Дымочек! Да что с тобой?
- А что? - спросил Дима.
- Ты не заболел? Или что?
- С чего взяла ты, глупая женщина? - спросил Шут. - Димка как Димка.
- Да глянь, на нем же лица нет! Где твои глаза...
- Брось ты, право слово. Заходи, Дымок, не стой на пороге. Приехал
нас спасать? Или Лидку решил отбить у меня?
Дима шагнул в прихожую.
- Я тут, братцы, - сказал он, - гениальное полотно создал. Хочу вам
подарить на свадьбу.
- Эва, - сказал Шут.
Он был от души рад Димкиному приезду. Можно будет отвести душу,
потрепаться всласть о скудной, мучительной своей доле. Кто-кто, а Димка
умел слушать.
- Димочка! - уже верещала Трезора. - Ты есть хочешь? Чайку? Кофейку?
Садись с нами, мы как раз по кофе вдарить собираемся... так ты не болен,
правда?
- Легкий приступ инфлюэнцы, - Дима растянул улыбку еще шире, раскрыл
тубус и стал вытряхивать свернутый холст. - Сейчас покажу, смотрите.
- И за этим ты специально ехал? - ахнула Лидка, всплескивая глупыми
руками. Шут усмехнулся: вот ребенок-то. Не может без сказки.
- Да, - Дима перестал улыбаться. - Специально. Называется
"Пожизненный поиск".
Он развернул холст.
Стало тихо.
Картина мрачно, феодально гремела, как токката. Если долго смотреть,
казалось, она начинает наползать медленным, неотвратимым танком - чтобы
втянуть в себя, присоединить к тому, что в ней происходит. От нее веяло
дикой, безысходной тоской и столь же дикой, неизбывной надеждой.
В тесном, чудовищно мрачном склепе клубился зеленоватый хлорный
туман. В тумане бродили угрюмые люди без глаз и ртов, и не было этим людям
числа, словно туман порождал новых и новых. Правыми руками они держали
страшные факелы, источавшие черную копоть и рваный багровый свет, левыми -
короткие шесты, к которым кое-как, вслепую, громадными ржавыми гвоздями -
пробившие тонкий шест острия зловеще торчали в стороны - приколочены были
щиты. На всех щитах написано было одно и то же слово: "Люблю".
Очевидно, бродя в слепой тесноте, угрюмые люди то и дело задевали
друг друга погнутыми остриями гвоздей, чадным огнем факелов. Не оставалось
ни одного, кто не был бы искромсан и обожжен. Все они были ужасны. И все
они были несчастны. Но бесконечное топтание по кругу не прекращалось,
слепцы ходили до последнего, покуда держали ноги.
Некоторых уже не держали. Вдали, в ядовитых переливах тумана,
угадывались едва ли не штабеля тел. А на переднем плане, потеряв сразу
угасший факел, откинув тоненькую руку со все еще зажатым в кулачке
призывным плакатом, лежала навзничь совсем еще молодая девушка. Один из
идущих в равномерном своем блуждании встал ей на грудь и не заметил даже.
Все было предельно просто. Но волосы вставали дыбом.
У Шута перехватило горло.
Как мог этот херувимчик, знающий про жизнь только из книг да от него,
Шута, понять все это? И не только понять, но показать все, что с Шутом
творится, столь хлестко и точно?!
- Эва, - опять сказал Шут почти со злобой. - Какой у тебя без Евиной
задницы пессимизм развился, а?
Лидка вдруг коротко размахнулась и влепила Шуту колокольно звонкую
пощечину.
- Как ты смеешь?! - исступленно закричала она. - Ты что, не видишь,
что это про нас?! Ты вообще не видишь?! Ты чего боишься? Пораниться
боишься? Так иди тогда, береги шкуру и не живи! Или ты поранить боишься?
Рань - заживет! Не боль страшна - обида! Выдумал - нарочно ранить, чтоб
никто к тебе близко не подошел и случайно не ранился! Ну и что? Так
совесть чище? Врешь, не чище! Трус! Трус!!!
Шут ошалело всматривался в прыгающее, скорченное страданием белое
лицо. Совершенно новое лицо. Она чувствовала!
Димка с его мазней пропал. Все пропало.
- Лидка, - пробормотал Шут, отступая на шаг перед ее натиском. Потом
еще на шаг. - Лидка... Трезора глупая... Я ж тебя чуть не просмотрел!
Она замерла с поднятыми руками, на глаза ее неудержимо стала
накатывать слеза. Шута она любила. Шута.
Они зарегистрировались через месяц, а через два года развелись. Но за
год до развода у них родился сын, и они назвали его Димой. И Шут, всю
жизнь горестно метавшийся от женщины к женщине, ни одной из них
по-настоящему не доверяясь, - он маниакально считал, что слишком многого
требует и слишком мало может дать, и потому постоянно подстраховывался
сжиравшими его же самого запасными вариантами - неожиданно оказался
внимательным, умным отцом. После развода Лидка попробовала было устроить
свою жизнь и снова выйти замуж, пожила с хорошим, довольно пожилым
человеком - так, как иногда живут вместе хорошие люди: без страстей, но
заботливо; и слава богу, что они не успели сходить в загс, потому что уже
через три месяца она изменила новому другу с тем же Шутом, а еще через две
недели Лидка и Шут с сыном уехали в отпуск. И целый месяц были счастливы
как сумасшедшие.
В общем-то, они бывали счастливы. И потому что все, в том числе и
счастье, они чувствовали чрезвычайно остро, на их долю досталось не меньше
счастья, чем на долю спокойных - если тут возможен хоть какой-то
количественный анализ. Они сходились и расходились, как летят то рядом, то
поодаль, то снова рядом несомые ветром золотые листья, и с этим ничего
нельзя было поделать. Лидка махнула на себя рукой; она Шуту даже мельком
не изменяла и свирепо шарахалась от всех, кто с той или иной целью пытался
до нее добраться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63