Он мог бы не пустить ее. Два решительных слова, возможно, даже одно.
Но он слишком хорошо понимал ее, слишком хорошо представлял, как ее будет
мучить совесть, будет грызть беспокойство. Он не умел настаивать, умел
только помогать. И делал ошибки, в общем, лишь тогда, когда помогал
делающим ошибки. Он все-таки был гением. Гением сопереживания.
- Пошли, - сказал он. - Уж провожу, конечно. Ночь на дворе, мало ли
что...
Она поцеловала его в подбородок. Ее глаза сверкали.
Я вскочил.
- Задержи ее!!! - не помня себя, закричал я. - Хоть на минуту
задержи.
Мне было уже плевать на Человечество. Пусть вымирает, если не умеет
жить без жертвоприношений. Пусть! Зато у них будет еще почти сорок пять
лет!
Я мог разорвать себе горло криком. Мог молотить кулаками пульт, мог
вскрыть себе вены и залить экраны и сенсоры собственной кровью. Все давно
уже произошло.
Фонари не горели - перевалило за час ночи. Глухая тишина шуршала в
ушах. Набережная была пуста, город словно вымер. Инга отчетливо
прихрамывала, но улыбалась. Они дошли до угла.
- Вон кабинка, видишь? Иди звони, не желаю я слушать бабий треп. Как
заведутся, так на час...
- Я мигом, Димочка! - крикнула она и побежала наискось через
пустынную коленчатую улицу.
Главный инженер завода подъемно-транспортного оборудования на
предельной скорости гнал свой "Москвич" к Обводному. Улицы были пусты,
асфальт почти подсох, инженер спешил. Надо было успеть до разводки мостов.
Надо было успеть помочь сестре. У сестры больное сердце, уже был инфаркт.
Ей туго приходится с сумасшедшей свекровью и доходягой-сыном. Инженер
делал для сестры все, что мог. Он любил сестру.
Словно с неба рухнул рык мотора и режущий свет фар.
Исступленный визг тормозов заглушил короткий вскрик и глухой, мокрый
удар. "Москвич", подскочив на поребрике тротуара, с рвущим мозг скрежетом
вонзился в стену, сминая капот, как бумагу. Стало тихо.
Что-то произошло? Где Инга, она только что улыбалась ему с полдороги?
Почему машина врезалась?
Дима подбежал к исковерканному "Москвичу". Дверца с лязгом
откинулась, и залитый кровью человек, вскрикивая, вывалился на дорогу.
Дима упал на колени. Схватил человека за плечи и молча стал колотить
головой об асфальт. Человек в ужасе стонал, жалко пытаясь отбиться
немощными руками, но Дима колотил и колотил, пока человек не обвис и не
перестал стонать. Тогда Дима замер. Тронул его затылок. Затылок был
мягким, горячим, мокрым.
В домах зажглось несколько окон.
Шатаясь, Дима встал. Что-то замычал, потом замолк. Побежал к ней.
Теперь она была совсем маленькой. Платье, напитанное кровью,
задралось, и видно было, что левая нога держится лишь на коже, проткнутой
обломками костей. Наверное, и таз раздробило - она лежала, как сломанная
кукла.
Одна щека была разорвана, во рту стояла кровь и стекала на асфальт. В
крови поблескивали губы.
- Это она? Вот эти губы он целовал? Упругие, теплые, нежные - эти?
- Инга? - спросил он хрипло. Она не ответила ему. Теперь она не могла
ответить даже ему. Ее уже не было. Было тело, было платье, были туфли,
ссадина на пятке была - а ее уже не было.
Дима закричал.
Потом он убежал, оставив любимую и убитого, как они были, на
асфальте.
Потом он рисовал.

ЭПИЛОГ
- Ну, будет врать-то, - сказал Шут. - Никого ты, кроме себя, не
любишь. И никто никого, кроме себя, не любит. Разрыв наш, подружка, дело
решенное. А пока давай лучше кофейку бузнем. Я утром свежачка намолол.
Лидка вздохнула.
- По-моему, ты немножко сумасшедший, - сказала она.
- Все мы немножко лошади, - скалясь, ответил он. - Будешь кофий-то?
- Давай лучше Димино письмо откроем, - попросила она. Шут пожал
плечами.
- Что он может написать? Мирись-мирись, больше не дерись - вот и вся
его философия, - он подошел к секретеру, взял из вороха бумаг пришедшее
вчера письмо и небрежно кинул на диван, в уголке которого, поджав ноги,
сидела Лидка.
- Прекрасная философия, - сказала она, ловя конверт. Распечатала,
развернула листок. Шут с ухмылкой следил, как забегали ее глаза по
строчкам. Потом глаза остановились - Лидка смотрела на рисунок. Потом
глаза стали влажными.
- Все правильно, - сказала Лидка дрожащим голосом. - Вот к нему я от
тебя и уйду.
- Ого! - сказал Шут, подходя вразвалочку, сложив руки на груди.
Заглянул в письмо через Лидкино плечо. - А-а... ясно. Добрый день. Только
не думай, что он будет стоять вокруг тебя на коленях. Это он только другим
такие советы дает.
- Мне не нужно на коленях, - ответила Лидка сердито, - я сама могу.
Но он добрый, понимаешь? Добрый.
- Петушок еще в темя не клевал, - ответил Шут убежденно.
- Ты дурак какой-то! - всхлипнула она. Полгода билась она об эту
стену, и чем больше оставляла на ней кожи и крови, тем толще стена
становилась. - Я хочу самых нормальных вещей, - она потерла глаза
кулаками. Она ненавидела плакать, но что же делать... - Хочу жить,
понимаешь? Любить тебя хочу всю жизнь. Детей хочу.
- Бог подаст, - ответил Шут. - Не заводись.
В дверь позвонили. Лидка вскочила, но Шут остановил ее повелительной
вялой рукой.
- Не хочу никого.
В дверь опять позвонили.
- Человек же пришел! - воскликнула Лидка.
- Человек, человек... Черт с ним, открывай. Нет, я сам, не надо
услуг...
Она засмеялась и бросилась к двери. Он, устало и злобно шипя сквозь
зубы, двинулся вслед.
Дверь открылась, и за ней стоял Дима с черным чертежным тубусом в
руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63