Направляясь к барину за подробными указаниями насчет выкорчевки барбарисов и едва войдя в длинный коридор господского дома, Приллуп видит странную картину. У каждой двери на правой стороне коридора стоит по человеку: в дверях кухни — стряпуха, па пороге двух следующих комнат — госпожа Рээмет и сам управляющий. Все напряя^енно прислушиваются, у всех глаза вытаращены, рты разинуты от изумления, растерянности, даже испуга.
Тыну тотчас же понимает их удивление. Из конторы, дверь которой чуть приоткрыта, доносится гневный крик. Мяэкюльский барин — не из крикливых. Правда, бранится иногда, по в меру. Никто никогда не слышал, чтобы он орал. Ему и здоровье позволяет настолько сердиться, чтоб кричать. А сейчас этот тихий барии орет, и как орет!
— Так ты еще от меня благодарности требуешь! По-твоему, я должен тебя благодарить, а не ты меня! Если ты иногда и платил мне вперед, ты платил моими деньгами! Если ты мне иногда и давал взаймы, ты давал мне мои деньги! Это от моих денег ты так задрал нос. Без моих денег и моей земли ты бы давно завшивел со всем своим семейством! Благодари бога... молчать! (Слышно, как топают йогой.) Благодари бога, что я тебя не выбрасываю немедленно из усадьбы, и убирайся прочь с моих глаз, наглец!
Дверь с шумом распахивается, и из конторы чуть ли ие ощупью, весь красный, выбирается куруский Яан. Он ничего не видит перед собой, наталкивается боком на Тыну, а дойдя до двери коридора, хватается обеими руками за косяки, прежде чем переступить порог, как будто боится споткнуться и упасть.
Приллуп прижимается спиной к стене, остальные зрители скрываются за своими дверями. Дверь конторы захлопывается.
«Лучше сегодня не ходить»,— думает Тыну и потихоньку удаляется из коридора. Когда он шагает домой, его плечи дрожат от скрытого смеха, а рука поглаживает, все поглаживает бороду! По временам он оборачивается на этот недостроенный дом, где происходит столько важных событий, и новый приступ хохота сотрясает его грудь, живот и плечи.
Хоть бы кто-нибудь встретился!
Иаконец-то! В воротах круузимяэского выгона ему попадается старик — сосед из Паюзи.
— Хочешь, расскажу новость! Куруского Яана прогоняют! Не будет больше молоко возить! Даже хутор отбирают! Вот только что слышал, сию минуту! Да еще какую баню задали!
— Прогоняет?.. Еще и баню?..
— Ага! Он, болван, возьми да и ляпни барину в глаза: я, дескать, вечно вам вперед плачу, часто взаймы даю — и вот какова благодарность!.. Ох, и крику тут было, треску! Точно грома грянула. Дажо стекла задребезжали. Кто Пы поморил, что шыкюльский Кремер может так горланить!
—« Прогнали Нина, значит! За какие же грехи?
— Ну, зазнался... слишком уж зазнался! Разве барин истопит, чтоб мужик у него под носом этак зазнавался!
Ныглали Яана! Отставку дали!
Они смотрят друг на друга, глаза их сияют. Старик из Паюзи аабыпает, куда он шел, и семенит вслед за соседом обратно на аыгоп. Во дноре у Лийваков стоит Март, Яагуп маимч ому рукой, гот подходит. Ему тоже с жаром сообщают ПОМОСТ!,.
— Ноу ж го пытали Яана? И разругали вдобавок?
— Ого, брат ты мой, еще как разругали! Теперь сияют уже три пары глаз.
— Л ппрочем, для такого, как он, беда не больно ивлинл...
— Ну, нее же! Он бы еще больше деньжат нагреб... Да сщо с такой азбучкой! «Плагодари бога, что тебя до игопы оставляют, чт сразу не гонят взашей из имения и с хутора!» И еще там честили по-всякому.
Л каково было спесивцу все это проглотить! Это же для него — нож острый!
И все трос опять весело переглядываются, ощущая в груди приятную теплоту, и беседа становится еще слаще. I? ним присоединяется и Вяйке-Юри, как будто нюхом что-то учуяв.
— Знать бы, кому же теперь отдадут молоко?
— И кому хутор достанется?
Здесь Тыну Приллуп, высоко вздернув плечи, кривит рот и тянет нараспев, почти как курускин Яан:
— Да-а, братцы, получит их тот, кого отличат из всех прочих. Получит такой человек, у которого с божьей помощью кое-что в суидучишке припрятано, Опять же, у зажиточных родичей можно призанять. Хутор и молоко — они так вместе и пойдут, это уж известно.
Но для остальных трех собеседников это сейчас вопрос второстепенный. В данную минуту их занимает оглушительное падение Яана. Слишком долго они завидовали курускому хозяину, слишком долго он их презирал и высмеивал! Они и не надеялись, что смогут когда-нибудь позлорадствовать на его счет! А теперь — теперь смеются они, наконец-то пришел их черед! Чуть позже, после того как этп четверо расходятся в разные стороны, смеется уже все Круузимяэ, а еще через час-другой — вся деревня Альткюла, причем не только бобыли, но и хозяева усадеб...
Тыну же бродит по лугу и ухмыляется, думая о том, какая сногсшибательная новость у него еще есть в запасе.
С пей, правда, нужно повременить, чтобы связь между событиями не так бросалась в глаза, чтобы люди не начали строить догадки и нодслежинать. Барии тоже считает, что так будет лучше. Но когда наконец этот день настанет — ох какие у них будут рожи, какие рожи!
И Тыйу, прислонившись к изгороди, пытается представить себе все эти рожи поодиночке.
При этом он, хихикая, повторяет на разные лады: «Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор! Слыхал? Знаешь? Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор!»
Хорошо, что он догадался уже сегодня вставить словцо насчет сундучишки и зажиточной родни. Небось они потом об этом вспомнят. Э-э, пусть, пусть качают головами! Разве кто лазил в сундук к Тыну Приллупу или к его родичам? Разве кто слышал, как Приллупов высокий покровитель в тот день сказал ему: «Ну, если нигде не достанешь, если не хватит, я сам тебе одолжу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58