Привозит она домой и новую светлую лампу, стенные часы, хорошее зеркало; появляется в куруской усадьбе воскресный кофе со всей нужной для него утварью, а также новые книжки. Молодая хозяйка не может устоять перед искушением выписать на будущий год газету; до сих пор она привозила с собой лишь отдельные номера, которые она с ребятами довольно скоро зачитывала до дыр.
Приллуп иногда считает многие покупки жены излишней роскошью — у его предшественника не было в доме ничего похожего,— но не бранит ее и не упрекает; ведь его дела идут хорошо, и, в конце концов, пусть люди это замечают не только по его носу. Тыну и сам не так уж точно следует примеру прежнего хозяина Куру: по дороге в город промачивает горло совсем другими напитками, чем Яан, и трубка часто уступает место сигаре. Против этих соблазнов устоять трудно — тянет, да и только! Так же, как молодуху — окно обувной лавки.
Доволен и третий участник договора.
Тот, кто пригляделся бы к нему повнимательнее, нашел бы, что господии фон Кремер молодеет. Кожа на его лице посветлела, если не разгладилась, былой тяжеловесности больше не -заметно, при ходьбе он не держит руки с палкой за спиной — их движения непринужденны, взгляд стал более смелым и живым, словно примечает в знакомых предметах много нового.
Нет, мир, в котором живет Кремер, мало того что обновился, он сделался совершенно иным. Недавние воспоминания, одно свежее другого, озаряют и расцвечивают все вокруг яркими красками. Жизнь уже не только терпима, она прекрасна и сладостна. И ни с чем не сравнимой становится эта сладость и красота, когда эфемерное воспоминание снова и снова превращается в ощутимую реальность, когда оно еще только с трепетом готовится к этому превращению, когда приближается назначенный день и час, раздается условный стук в определенное окошко или же по-особенному звякает звонок у дверей городского тайного гнездышка. Тогда Ульрих фон Кремер прижимает руку к сердцу, где один из клапанчиков якобы не безупречен, и говорит себе, что он страстно желал бы быть бессмертным или, по крайней мере, достигнуть возраста своего деда, Гётца фон Кремера, который прожил сто три года, четыре месяца, две недели, пять дней, девять часов и двадцать восемь с половиной минут.
Люди в этом новом мире добры. Всякий, кто теперь обращается к мяэкюльскому помещику с горячей просьбой, сумев еще и прослезиться (особенно если это женщина), может быть уверен, что его благосклонно выслушают, проявят сердечность и отзывчивость и, по мере возможности, даже щедрость. Одному прибавят клочок покоса, другому дров, третьему лесу для постройки, а если у кого угнали жеребенка или телку за потраву на барском поле, тот может отделаться половинным штрафом. Говорят, старой Кай из усадьбы Каритса посчастливилось даже выплакать скидку с недавно повышенной арендной платы — ей скостили несколько рублей.
Но больше всего повезло скотнице Тийу — та слезами добыла себе мужа.
Однажды по иремя дневной дойки хозяин замечает, что Тийу, сиди под короной, вытирает рукой то правую, то явную щоку. Кромор раза дна проходит мимо— Что с тобой, Тийу?
Донушка поднимает голову, всхлипывает, и слезы у ноо текут ручьем.
— Госпожа Рээмет знает...
Л сама украдкой поглядывает на низенькую чернявую старушку, которая поодаль тоже доит корову.
Господин Кремер спрашивает жену управляющего, и чом доло,
— Да, дм, Г;>:»мот как раз собирался вечером зайти в контору но :>тому помоду.
Она дол нот зннк хозяину, чтобы тот вместе с ней отопки! н сторонку, и говорит вполголоса:
— Я у нее уже сколько раз допытывалась наедине: Тийу, говорю, с тобой дело неладно! Она все отнекивалась — нет, мол, ничего подобного. А вчера в обед приходит ко мне в комнату, закрывает лицо передником, вот-вот расплачется.
«Ну, Тийу, ты что такая грустная?»
Стоит, слезы капают. Долго не отвечает, потом как бухнет:
«А чего мне теперь радоваться! Мне скоро срок подойдет!»
«Иу что ж, говорю, беды большой нет, если только отца сможешь окрутить».
«То-то и есть! — А у самой горло судорога сжимает,— хочет он на мне жениться... мать не велит, ругается!»
«Кто ж такой? — спрашиваю.— Кетас, что ли?»
«Ну да, кто ж еще! Теперь он, окаянный, на Пэ-отера сваливает. А Пээтер-то, господи! Такой стеснительный...»
«Это уж тебе лучше знать, говорю. Рээмет придет, я ему скажу».
«Да, сударыня, голубушка, помогите мне, несчастной! Какая я ни есть, а Кетасу в жены гожусь!»
Ну ладно, вечером Рээмет взял парня в оборот. Тот — ни в какую! Уперся, как бык. Нет и нет, даже слышать не хочет. К Тийу, мол, и другие ходят, из имения да из деревни, поди поймай виновного! Он тут ни при чем, он в этом деле чист!.. Что ж, вы ведь сами знаете, сударь, Рээмет совсем не умеет нагнать страху на человека, вам самому придется это сделать...
— Как вы думаете — девушка говорит правду? — спрашивает Кремер.
Госпожа Рээмет кивком головы и жестами подтверждает, что у нее нет в этом ни малейшего сомнения.
— Пу, тогда Кетас должен сегодня же к ней посвататься!
Кремер поворачивается и направляется мимо других доярок прямо к маленькой черня ной старушонке.
— Трууту, твой сын уже вернулся домой?
— Да, барии.
— Так скажи ему, пусть зайдет в контору.
Михкель Кетас, тот самый парень, что со вдовой матерью живет в помещичьей бане, черноголовый, приземистый и кривоногий, вскоре является к господину фон Кремеру па суд и расправу. Но является не один, за ним следом плетется мать.
— Ты мне не нужна! — И барин выталкивает ее за дверь.
Но это не мешает старухе высказать за дверью все, что она собиралась сказать в конторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58