«Сделай милость, старик, купи мне в лавке у Кару три фунта черной шерсти!» А братец Генрих, о котором с ухмылкой поговаривают, будто он... впрочем, нет, эти пакости сюда не относятся...
Как бы там ни было, черная колымага приближается, и пора подумать о том, каким образом хоть немного вознаградить себя за долгие годы, прожитые впустую по собственной вине.
И Ульрих думал... думал много ночей подряд, ворочаясь в постели с боку на бок. Иногда ац отщипывал кусочек * булки, лежащей на ночном столике (коробочка с кислыми леденцами тоже стояла тут на всякий случай), через каждые десять минут переворачивал горячую подушку на другую сторону и приподнимал ногами одеяло, чтобы и простыня под ним стала прохладнее.
Над потолком, на недостроенном втором этаже попискивали мыши и грызлись крысы. Им там жилось привольно: восемь пустых комнат, пол, усыпанный мягким песком, и вечный полумрак, даже днем, так как окна были забиты досками. Им жилось так же вольготно и весело, как курам управляющего Рээмета, которые здесь ночевали на импровизированных насестах — на старой мебели и прочем хламе. И когда Ульрих, жуя булку, посасывая леденцы и переворачивая подушку, обдумывал, как изменить свою жизнь, два голоса беспрестанно напоминали ему, что черная колымага приблизилась еще на шаг: наверху через каждые два часа пел петух, а за стеной куковала кукушка. Она сидела в шварцвальдских стенных часах господина Рээмета и сообщала время каждые тридцать минут. Ее кукование было ясно слышно в господской спальне, так как комнаты управляющего и кухарки находились по другую сторону коридора с каменным полом, разделявшего дом в длину на две половины, и акустика здесь была отличная: даже ночные вскрики девицы Вильгельмины (ее, беднягу, в жаркое время года мучили тропические сны) явственно доносились из каморки за кухней.
Засыпал Ульрих лишь после третьих петухов, когда утренняя заря уже румянила небо и свет нового дня играл на выцветших креслах зала, тревожа забившуюся в них моль.
Господин фон Кремер был настолько поглощен своими переживаниями и размышлениями, что перепутал дни недели и в субботу, посчитав ее пятницей, не поехал в Сяр-гвере. В этот день в его квартире обычно делали основательную уборку, пользуясь отсутствием хозяина. Поэтому и случилось, что уборщица уже явилась, а Вильгельмине даже не велели еще распорядиться, чтобы запрягали лошадей.
— Нот,-—сонрал господин фол Кремер на вопрос служим ки,— м и по думал сегодня охать в Сяргвере, я поеду почерним поездом в город. Но Мари мне не помешает, я могу выйти погулять, если ей нужно будет приниматься .«а последнюю комнату, а в первой к тому времени пол еще не просохнет.
Итак, Приллупова молодуха взялась за уборку в спальне, а барин, пройдя !в кабинет, надел очки и углубился н цифры какой-то конторской книги.
Барина и уборщицу разделяли две большие комнаты, так что они действительно не мешали друг другу.
Господин фон Кремер долго работал совершенно спокойно, потом вскочил, сиял очки и решительным шагом направился к Мари.
Мари, опустившись на колени, возила тряпкой по полу в том темпе, который вполне отвечал принципу: «У бога— дней, а у хозяина — харчей много!» Сегодня она не свистела, а грызла какую-то веревочку, свисавшую у нее изо рта. Кремсра она, конечно, заметила, так как стояла боком к открытой двери, но не подняла головы и даже не открыла рта, чтобы поздороваться, точно боялась выронить свое сокровище. Голова у нее была простоволосая, руки и шея обнажены, на смуглой, кое-где белой коже блестели бусинки пота. Из-под подоткнутой юбки виднелся край посконной рубашки и тугие икры.
Ульрих фон Кремер позабыл все заранее придуманные фразы и, повинуясь какому-то внутреннему толчку, игриво протянул руку к шее женщины. На миг он ощутил под своей ладонью две примеченные складочки, а большим пальцем коснулся мягкой, теплой округлости под подбородком; в голову ему ударил удивительно свежий, молодой, дурманящий запах пота. Но еще сильнее взволновало Ульриха то, как была встречена его смелая попытка: Мари с готовностью повернула к нему лицо и, шутливо вскрикнув, бросила на барина смеющийся взгляд. Он отдернул руку и растерянно остановился; в ушах у него шумело, в глазах рябило. Взбудораженная кровь подсказала ему, что он сейчас нашел то, чего жаждал, ради чего явился сюда; но теперь, когда эта находка была в его руках, он до того испугался, что колени его подкосились и ему захотелось бежать без оглядки.
И он бежал. Неверным шагом обойдя вокруг молодухи по мокрому полу, он направился к двери. Ни он, ни Мари не произнесли ни слова. Полы его сюртука смешно топорщились, точно под ними крылась захваченная добыча и он спешил с жадностью унести ее в укромное место.
Минут пятнадцать он сидел в столовой почти неподвижно, обхватив руками колено. В морщинках около глаз и в уголках рта у него играла улыбка робкой затаенной радости, во всем толе ощущалась сладкая истома. Сначала он ни о чем не думал, затем в голове его возникла мысль, которую он принялся повторять себе: в следующий раз — двинуться дальше, в следующий раз будет лучше! А еще через четверть часа вспомнил: «У меня на ночном столике есть коробочка кислых леденцов. Если бы я взял конфетку и поднес ей ко рту, как собачке, она бы, наверно, засмеялась— и хвать!» И Ульрих пожалел, что не сделал этого.
Но ведь конфеты стоят на прежнем месте и Мари тоже еще там?.. Нет, лучше в следующий раз.
Пусть будет как есть, не надо портить этих минут!
Он бросил думать о конфетах и, разнежась, стал припоминать все, что было, разглядывая свою правую ладонь и большой палец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58