И вдруг у нее появляется желание, страстное, непреодолимое желание поджечь эту мягкую, блестящую буйную поросль на груди у Тыну и посмотреть, как она вся разом займется, точно сухая прошлогодняя трава! Коробок спичек вместе с трубкой и кисетом всегда лежит у Тыну в изголовье... Молодуха протягивает руку, глаза ее блестят. Она заходит в своей забаве так далеко, что чиркает спичкой и ждет только, чтобы разгорелся растапливающий серу огонек.
Но тут Тыну шевелится, жует ртом и просыпается. «А?.. Что?» — тупо бормочет он и проводит тыльной стороной ладони по влажному лбу. Взгляд его близко сидящих друг к другу рыжевато-карих глаз смутно бродит по сторонам, и Мари кажется, будто впадины, в которых поблескивают эти глаза, за последние дни сильно углубились.
— хотела поджечь,—отвечает молодуха.
— Меня... поджечь... с чего это? — Глаза Тыну останавливаются па горящей спичке, которую Мари все еще пальцах.
— Ты такой волосатый. Тыну зевает.
— Л ты что — только сегодня увидела?
— Да.
— Где же твои глаза раньше были?
— Не знаю. Тыну опять зевает.
— Ну так подпаливай!
— Ужо расхотелось.— 11 Мари бросает спичку за спинку кровати.
— Да, я волосат с макушки до пят, со всех боков, куда ни ткни. Мать-покойница часто говаривала: «Быть тебе, Тыну, богатым! У нас в роду ни одного волосатого, потому-то мы нее бедные, а ты наверняка богатеем станешь».
-- Однако же не стал.
Приллун скрестил руки под головой, его смеющийся взгляд устремлен в потолок. Борода и усы его шевелятся, он двигает губами,— видно, пришла охота поговорить. Голос звучит мягко и мечтательно.
— Покамест не стал... Но так ведь только мать считала, а огец нет... Отец говорил: «Слушай бабьи байки! Кто тебе даром даст? Где ты возьмешь? Не добытчики мы— пи отец мой, пи сам я, да и ты, парень, тоже... Не из того теста сделаны. Иной раз и взял бы, коли прямо перед носом лежит... да только руку протянешь — ан уж другой забрал, ты только облизывайся! Так лучше и не зарься и не думай. Вечером с устатку ложись отдыхай и будь уверен — завтра опять солнышко встанет. До тех пор всходить будет, как тебе уж и пальцем шевельнуть будет невмочь. Хлеб да салака, трубка да глоток вина — это Приллупы всегда имели, небось будет и у тебя!»
— А мать что отвечала?
— Мать на своем стояла. Мол, если парень волосатый и будет богу молиться — все может быть... Велела только получше богу молиться: волосы-то от бога.
— А отец что?
— Ну что ж, насчет бога отец не перечил, не был же он нехристь какой. Один только раз, помню, рассердился,— наверно, хватил два глотка вместо одного. Пришли они из церкви, а он и давай ворчать: откуда, дескать, ты знаешь, у кого надо богатство вымаливать — у бога или у черта? Черт-то ведь как раз и есть самый волосатый, а бог — нет, про волосатого бога никто никогда не слыхивал! А мне говорит в сердцах: «Не молись ты лучше ни тому, ни другому, все равно ничего не выйдет, а хлеба с салакой и так добудешь!»
Приллуи смеется, по-прежнему глядя в потолок.
— Чудаковат бывал старик.
— Кому же ты поверил, матери или отцу?
— Я-то? В конце концов поверил обоим.
— Как так — обоим? — Молодуха подбрасывает в руке коробок спичек.
— Да знаешь, Маннь, думал и я, бывало, особенно смолоду: затяну-ка пояс потуже, шапку набекрень и пойду по свету удачи искать! Находят же другие, может, и ты найдешь. А посчастливится — отхватишь кус и пожирнее. У тебя ведь тоже не рог вместо носа насажен, не желуди вместо глаз, чуешь и видишь не хуже других. Чего сейчас не умеешь, тому научишься. Руки-ноги есть, двигать ими можешь — не из одного куска сделаны. Вдруг да и выберешься из этой дыры, где только песок да трясина!.. Вот, к примеру, Михкель Вути из Заболотья... Умел малость плотничать... да много ли он умел, этак и я умею, и всякий другой... а гляди-ка, топор за пояс — и пошел! Только не получилось у меня так. Думать — думал, а взять да уйти... До порога дойду, а за порог — никак! Словно бы кто за полы держит.
— А что потом с этим Михкелем было?
— Ну, плохо ли Михкелю! Уже три дома в городе выстроил, да лавку в придачу. Сперва по имениям ходил, работал на стройках, потом в городе, сделался подрядчиком — как он этого достиг, кто его знает. Теперь строит дома другим, и всегда ему лишек леса перепадает, через год-другой и сам может строиться.
— Этак,— оно недорого строиться.
— Еще бы! — отвечает, гоготнув, Приллуп.— Барином стал: руки в карманы — и смотрит, как люди на него работают... Да и не только он, есть и другие. Батрачили мы с одним парнем — Мартом его звали — на двух соседних хуторах. Мой отец еще жив был. Помню, раз вечером Март как плюнет, как заругается: «Эх, черт, говорит, обрыдло мне все! Пойду лучше украду где-нибудь лошадь или же бабу такую найду, чтоб у ней в чулке деньжата водились». И в юрьев день заткнул полы за пояс. Не знаю, сколько он коней увел, пока бабу с чулком не отыскал, а только теперь держит ;)тот самый Март трактир в Палдиски, уже дшшо брюхо себе отрастил. А Тылу так и остался вместо Лрпллупо сидеть, так и сидит злыднем но сю пору. Тыну только разгон берет, а прыгать не прыгает.
— У тебя нос тоже» разгон берет, точно до неба хочет прыгнуть, а потом раз — и повис над губой! — И молодуха проводит коробком спичек у Тыну под носом.
— Можно бы и отсюда выбраться, кто же мне не велит...— Тыну, увлекшись, даже не замечает шалости жены. Опять же можно и здесь чем другим заняться: после отработок время еще остается, не работать же на барина гроши. Кабы только нутро другое — смелее быть, оборотистой. Юрп с того берега. Был он бобылем и Типу, как и я здесь. Лет двенадцать — тринадцать назад начал яблоками, ягодами торговать, сперва помаленьку — в воскресенье на церковную площадь вынесет, а то и в город свезет на рынок — столько, сколько барский сад приносил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58