Потом второй заарендовал, третий, они» и еще, начал в Петербург возить, стал картошку закупать, яйца — и Петербург. А сейчас у него уже смой кусочек земли около железной дороги, торгует так, что только держись!
— тебе не завидно?
Мари теперь играет кисетом, раскачивая его за шнурок на пальце.
— Да что там —завидно, не завидно... просто так, к слову пришлось. Ты же спросила, кому я поверил — отцу или матери. Отцу все-таки: не будет из меня добытчика, да и не уйду я никуда, а только, может, и мать права окажется... вдруг само привалит... коли судьба.
— Ах, само в рот упадет?
— Хоть в рот упадет, хоть еще как, а только все-таки само придет: вот, мол, я, забирай меня -— я тебе послано. И не то чтоб прямо с неба свалилось, как тому хромому портняжке из церковной волости: суд его разыскивает — чего ты, мол, за своими тремя тысячами не приходишь?
Тебе какой-то родич в Крыму или на Кавказе наследство оставил... Может оно прийти и по-другому — так, что уже раньше из окошка увидишь и сам в избу впустишь...
— Но мать тебе велела богу молиться — ты молился? Приллуп умолкает, разинув рот. Он отводит взгляд
своих рыже-карих глаз от потолка, косится на качающийся у его лица кисет и опускает веки. Лишь через несколько минут бормочет:
— В церковь ходил... случалось — ив молельню..,
— В церковь и в молельню все ходят!
— Ну, мне тогда нечего было так уж вымаливать...
— Значит, ты до сих пор верил отцу и только недавно начал верить матери?
Тыну пожимает плечами, хмыкает и, прищурившись, опять устремляет взгляд на задымленный потолок, как бы отыскивая что-то. Потом вскидынает подбородок — он нашел ответ.
Голос его звучит торжествующе.
— Экая ты бестолковая!.. Неужто куруский Яан, до того как молочником стал, только и делал, что на коленях богу молился! Как бы не так! Яан тогда только и начал за едой бога благодарить, когда в мошне кое-что завелось. Как еще больше поднакопил, стал чтецов-молельщиков звать на дом. А барское молоко — оно к нему само пришло, так прямо и ввалилось в дверь. Позвали раз в контору: с юрьева дня, мол, место свободно — хочешь взять? Живешь от имения близко...
— А почему прежний отказался?
— Тот был молочником в соседнем имении, а потом арендовал хутор побольше и взялся еще и свежее молоко возить... Ну, а Яан... Не знаю, была ли у него самого хоть сотня рублей... пожалуй, была, должна была найтись, у него же самая лучшая земля... Да еще у всей родни — и своей и жениной — повыклянчил, пособрал, сколько нужно было на первое обзаведение: на залог, на посуду, повозку... И стал куруский Яан молочником, как и все... Хотя, впрочем, поначалу малость таки уступал другим. Это я хорошо помню, будто вчера все случилось...
Чувствуется, что рассказчик только сейчас поймал нужную нить. Еще приятнее было бы говорить с трубкой в зубах. Он тянется к изголовью, но трубки там нет. Трубка торчит у Мари во рту, набитая свежим табаком, и даже спичка уже зажжена.
— Бона! Охота тебе такую дрянь сосать!
— Попробую, вкусно ли. Сейчас отдам.
Молодуха попыхивает трубкой серьезно и сосредоточенно. Трубка чуть оттягивает уголок ее рта — Мари, сев в постели, обхватила руками колени. При каждой затяжке на щеках у нее появляются ямочки, дым поднимается к потолку не струйкой, а синими колечками.
Но у Тыну нет охоты глядеть па эти проказы. Он забирает трубку и с жаром продолжает свой рассказ. Обычно он обходится десятком фраз в течение целого дня, а тут вдруг начинает сыпать словами так, что на губах пена накипает. Завладев наконец трубкой, Приллуп и не замечает, что она гаснет уже после затяжек.
— Он, балда, спорна начал на рынок в постолах ездить. Другие глядит, глядят — откуда такой лапотник взялся, срам всему молочному ряду, позорище перед целым городом! Ну что ж, стали тайком держать совет — молочник из Койкны потом рассказывал в корчме куль-биекому Мадису, а мы все слышали... Ну вот, сговорились тайком и учудили штуку; на базаре, посреди самой бойкой торговли, заявляются к Яану выборные: в руках у них старые сапоги, залатаны как полагается, даже подковки Подбиты... Вожливепько так, прилично, даже поклоны: мы, мол, прослышали, что у нашего почтенного сотоварища сегодня день рождения, так просим уважить и принять от пас подарочек... Лап и ахнуть не успел — подняли его на телегу, постолы с ног долой, обули в сапоги. Народ кругом собрался — вот смеху-то было, обхохо-1млиг1» все до чертиков!
Однако ж он себе тот подарок не оставил, после базара забросил кому-то па повозку. Л па другой раз — гляди-ка, Лап уже п сапогах! Правда, юфтевые, рыжие, но голенища по самый верх дегтем смазаны. Настоящие черные он уже потом купил.
Да разве в одних сапогах дело! Заправским молочником он не сразу стал. Поначалу еще всякие изъяны в пом находили. Один раз так было: подходят двое мужиков, по-свойски, по-дружески берут под руки: пойдем, мол, мы за все заплатим. Лап думает —, наверно, ведут в тот трактир, что за ратушей. Л рядом с трактиром цирюльня, они — шасть туда! Взяли и обстригли Яапу патлы!
Ну, как бы там спервоначалу ни было, а только не прошло и двух лет — начал Яан нос задирать и головой крутить. Раз от разу все пуще. Скоро мы для него уж и не люди стали, а так — шваль одна, побирушки убогие, сброд. И начал он этакой голытьбы насчитывать все больше и больше, и скоро, пожалуй, никого порядочного и не осталось — ни у нас в волости, ни во всей округе, С той поры придорожные кабаки иных речей и не слышат: у куруско-го Яана денег вон сколько...
— Денег у меня хвата-ает! — нараспев передразнивает Мари куруского хозяина.
— Во-во, и ты уже слышала... ведь люди за его спиной судачат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58