большинство из них уже успевало сторговаться с ком нибудь из конкурентов. Яап, конечно, не открыл своему преемнику, куда он сбывал товар, и Приллупу па норны\ норах приходилось оставшееся после базара молоко продавать на улицах, так как лавок было мало; то самое получалось и с маслом — Тыну не раз «хоронил покойника».
По ;п<> были неизбежные вначале трудности, от которых Тыну надеялся вскоре избавиться. И если до сих пор мн.жюльскому молоку и маслу не хватало доброй славы, то теперь их прославит, дайте только срок!
Неприятной стороной дела были для Тыну и ночные, к которым он сперва никак не мог привыкнуть. И выезжай в сумерки, трясись вместе со своими ни пушками по ухабистой дороге, ночь проводи в каком-нибудь близ города, полном гомона и табачного дыма, а к шести часам утра уже изволь быть на месте. Из городи раньше полудня по выберешься, потом тащись тридцать верст. О сне, собственно, и говорить но приходится. Сколько успеешь в телеге подремать — то и твое. Глаза всегда красные, заушины до крови натерты и побиты о кадушки.
Но на Приллуповых весах чаша радостей высоко перетягивает чашу этих мелких невзгод. Вместе с женой хлопотать в молочне, принимать надои, снимать сметану, сбивать и формовать масло, разливать молоко по кадочкам — уже одно это вознаграждает за все. А затем, щелкая кпутом, с полным грузом выезжать с хозяйского двора и пускаться в путь из ворот куруской усадьбы! А возвращение домой с туго набитым, тяжелым кошельком! Не говоря уже о приятном ощущении, какое испытываешь, продавая на рынке товар или даже торгуясь с мясниками где-нибудь под навесом у корчмы,— они ночью выезжают тебе навстречу покупать телят. Ко всему этому прибавлялись и другие радости: щедрые поля куруского хутора и более новое, просторное жилье.
Нет, Тыну очень доволен, Тыну не раскаивается.
Тыну теперь что-нибудь да значит, даже сейчас, когда он еще не собирается покупать ни мызу, ни усадьбу. Тыну приобрел вес с того дня, как его начали звать «новым Мяэкюлой» и «новым Куру».
Если бы даже сам Тыну не сознавал, каким он стал значительным лицом, он мог бы это прочесть в глазах окружающих. Л там, где его не знают, он старается, чтобы его узнали и оценили по достоинству, так, как он вправе того требовать. Тыну не навязчив, но когда есть возможность, когда разговор позволяет, он не упускает случая сообщить, что он-то и есть «новый Мяэкюла» и «новый Куру». Ведь людей, которые об этом не знают, встречается довольно много, и по дороге в город, и когда идешь в церковь.
Но чтобы они (особенно ближние земляки) знали и о его торговых успехах, «новый Мяэкюла» заимствует у прежнего соответствующую манеру держаться: он приучается вертеть головой и задирать нос. Он не бахвалится раньше времени, он только дает понять: то, чего еще нет, обязательно будет. Люди, несомненно, так это и понимают, но все же посмеиваются и подталкивают друг друга локтем,— по-видимому, оттого, что преемник еще недостаточно искусно подражает своему предшественнику. Нет четкости в ритме, нет верного тона. Как и раньше, во время дойки появляется на холме со стороны Куру качающаяся голова, которая носом чертит в воздухе кресты, но, глядя на нее, все чувствуют: не то, не настоящее* делай что хочешь! Иные считают даже, что новичку никогда и не овладеть этим подлинным мастерством: как ни говори, а настоящее мастерство от бога.
Конечно, у Тыну еще нет ясного представления о том, на что ему рассчитывать в будущем. Наверно, только в течение года можно будет это узнать на примере Яаыа. Ведь к прошедшему юрьеву дню Яан не купил ни поместья, ни хуторов — времени не хватило подыскать что порядочное; он переехал в другую волость, к родственникам жены, и сейчас «не у дел».
Новым житьем довольна, по-видимому, и Мари — именно «по-видимому», так как своего мнения она не высказывает. «У Мари один друг,— говаривала часто ее мать.— И живет он у нее в голове». Мари, по-видимому, довольна: трудится она более охотно, чем раньше, с особенным удовольствием сбивает масло — ото стало ее любимой работой. Во всяком случае, в течение первых шести месяцев по было ни одного дня, когда она вдруг сложила бы руки и сказала: сегодня ничего делать не буду. Она, надо нести как следует, поэтому н то подол и, когда работы отнимают слишком много промоин, Мари вызывает себе в помощь из Руйзу младшую сестру же молодуха не любит беспокоить других ради своих дел, даже если эти другие — кропили родия.
Мари, как видно, особенно довольна тем, что может прем и от времени ездить по железной дороге в город, да ощо и по с пустым кошельком. Приезжает она обычно ни другой день к полудню и привозит ребятишкам кучу самых костры\ новостей. Есть там, рассказывает она, музыканты, которые играют так, что сердце прыгает в груди; комедианты, которые говорят и представляют в лицах псе, что пишется в книжках; лошади там скачут и пляшут музыку, а наездники проделывают у них на спине головоломные прыжки и всякие другие штуки. Гавань и заморские корабли, седые стены и угрюмые башни, громадные церкви со сверкающими алтарями, холмы и парки с веселой шумной толпой — все она рисует перед их глазами так ясно, что дети слушают, затаив дыхание,— им кажется, что они сами все это видят.
И так как в кошельке у молодухи теперь кое-что водится, она возвращается из города не с пустыми руками. Ее слабость — это хорошая обувь, уже третью пару саложек или башмаков привозит она себе к началу зимы, не забывает и пасынка с падчерицей. О головных уборах и одежде Мари заботится меньше — на все и денег не хватило бы,— но обувь должна быть красивой. Молодухе нелегко пройти мимо окна обувной лавки, не остановившись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58