Им хотелось верить в добро, говорить трогательные вещи, которых они, как правило, стыдились.
— Вам может показаться смешным,— вступил в разговор Люй Чжиминь, обратившись к Чжэну и художнику,— ведь мы впервые с вами видимся, но в нашей бригаде я самый отпетый. Ребята не раз были недовольны мной, снимали с меня стружку, и все-таки я остаюсь в бригаде, не могу ее бросить, хотя дома у меня тоже несладко...
— Еще бы! — воскликнул Гэ Синьфа.— Да и на транспорте в часы пик намучаешься. Сегодня утром стою на остановке, подходит автобус, я втиснулся кое-как и случайно наступил одной тетке на ногу. Так она уставилась на меня и орет: «Хулиган!», а потом как даст мне кулаком в поясницу, чуть пополам не переломила. Я не стал ей отвечать, настоящий мужчина с женщиной не воюет, но на душе до того противно было. Что я ей, нарочно, что ли, на ногу наступил?
— Каждый из нас с радостью купил бы машину или хотя бы мотоцикл, чтобы избавиться от этих мучений,— продолжал Люй Чжиминь,— но на нашу зарплату не больно купишь. Даже если деньги соберешь, надо еще в очередь попасть. Сейчас за всем очереди, вплоть до капусты. А о жилье и говорить нечего. У нас в семье шестеро, целых три поколения, так двадцать лет на десяти метрах толчемся.— Он вдруг подумал, что не стоило бы говорить этого, когда все пируют, и, почувствовав раскаяние, попытался сменить тему.— Ладно, всех горестей не перечислишь, лучше уж молчать. Я хотел сказать как раз другое: хотя неприятностей у нас много, но есть и отдушина — наша бригада.— Его глаза посветлели, и он заговорил почти с лиризмом, перестал как обычно размахивать руками: — Конечно, бригада не способна по-настоящему помочь с жильем, заработком, транспортом, прав таких не имеет, но мы по крайней мере думаем о человеке, заботимся о нем и делаем все, что можем; я знаю, что прибавки к жалованью не выпрошу, что в автобусе мне бока намнут, но едва приду в цех, погляжу на своих ребят, и все неприятности как рукой снимает!
Парни, до этого громко шумевшие, вдруг притихли и задумались.
— У нас ведь сегодня пирушка, а* не производственное собрание, так что хватит рассуждать о делах! — первым нарушил молчание бригадир и с заговорщическим видом добавил: — Нечего брать пример с нашего министра, который все время толкует о революционизации, даже в праздники. Давайте лучше пировать! — Он повернулся к Чжэну.— А вам можно положить? — Он подцепил палочками большой кусок жареной рыбы и положил на тарелку Чжэну.— Ешьте, не церемоньтесь! И вы, ребята, не зевайте, а то все уже остыло...
— Если министр снова организует нам сверхурочную работу в Новый год, мы на эти деньги еще раз сможем в ресторан сходить,— промолвил Гэ Синьфа.
— Сяодун вовсе не о том говорит, не путай! — возразил У Бинь и смачно выпил. Потом поставил бокал на стол и пренебрежительно произнес: — Ты что, забыл, как в семьдесят шестом под самый Новый год, когда мы уже станки обтерли, министр вдруг приперся на завод и объявил, что хочет встречать праздник вместе с массами, по-революционному? Начальник цеха тогда еще умолял нас: «Братцы, поддержите, не уходите, ручаюсь, что это ненадолго. Министр долго не выдержит, не подведите перед начальством. Потом я каждому по две бутылки водки выставлю!» А утром министр в цех к нам пожаловал, а с ним женщина. Кстати, кто она такая?
— Завканцелярией министерства,— уточнил Ян Сяодун.
— Какая там завканцелярией?! — скривился У Бинь.— Обыкновенная прилипала! Оба они битый час, как в опере, пели нам про опасность реставрации правого уклона, а потом оторвали зады и смылись. Конечно, ему хорошо: домой придет на все готовенькое, несколько дней отдыхать будет, по гостям шляться. А мы без отдыха сиди, работницам даже одежду починить и постирать некогда. На одну дорогу туда и обратно у нас полпраздника ушло. Министр покрутился на заводе какой-нибудь час, а ему это зачли за встречу Нового года вместе с революционными массами, в газете пропечатали. И такие ловкачи все время в гору идут, черт бы их взял! Есть ли у Китая хоть какая-нибудь надежда? Для чего мы «банду четырех» свергали?
Гэ Синьфа налил ему пива:
— Выпей, остудись! Пусть он в своем кресле сидит, а ты своими железками занимайся. Зарплата же идет, чего тебе еще?
Но У Бинь не хотел успокаиваться:
— Нет, это дело серьезное! Разве такие начальники могут как следует проводить модернизацию страны? Им на народ начхать! Да, зарплата нам идет, но не увеличивается. Если власть будет в таких руках, нам надеяться не на что...
Художник снова толкнул ногой Чжэна. Тот сидел уже не такой радостный, как прежде. Напротив, сразу побледнел, скис, стал казаться холодным и отчужденным. Взяв бутылку с «маотаем», в которой еще что-то осталось, он налил всем понемногу и сказал, стремясь переменить тему разговора:
— Мне хочется выпить за вас.
— Тогда скажите тост! — поднял бокал Люй Чжиминь.
— Что же сказать? — Чжэн покосился на художника: тот по-прежнему улыбался своей наивной детской улыбкой. Чжэну очень хотелось, чтобы и он мог так улыбаться.— Ладно. Я рад, что сегодня выдался случай познакомиться и посидеть с вами. Надеюсь, что каждый из нас на своем рабочем месте добьется многого, верю, что мы еще встретимся. До дна!
Все выпили.
— Хорошее винцо! — промолвил У Бинь, облизывая губы.— А кто вы, почтенные? Скажите хоть напоследок.
Чжэн Цзыюнь застегнул китель:
— Он — художник, а я занимаюсь оргработой.
— А, организуете питание, отдых и прочее?
Чжэн засмеялся:
— Почти что так. Я смотрю, вы тоже покушать не дураки, немало денег спустили...
— Да, у нашего начальника цеха просто нос на сторону свернется от злости!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119