Он считал, что главное на заводе — это техника, и если бригадир ею не владеет, то он ни на что не годен, будь он добрейшим
существом на свете. Недолюбливая Ян Сяодуна, он в то же время видел, что в технике парень разбирается и работать умеет, все свои силы на это кладет. Чтобы поднять производство, волей-неволей придется опираться на таких людей. И директору они явно нравятся. У Годун часто замечал, как Чэнь Юнмин разговаривает с Ян Сяодуном и его бригадой то об экологии, то о визитах руководителей страны за границу, то о лохнесском чудовище, то о международных футбольных матчах. Иногда они даже перекидывались несколькими английскими или японскими словами.
Такое панибратство было уже неприятно У Годуну. Эти оболтусы трудноуправляемы именно потому, что слишком много о себе понимают. А Чэнь Юнмин и с их предложениями считается. Например, однажды они заявили, что если шестерни после обточки бросать в корзину, то они могут побиться, утратить точность, и тогда все предыдущие операции пойдут насмарку. Нужно сконструировать приспособление типа полок на колесах, а на полках еще сделать гнезда, чтобы шестерни можно было укладывать аккуратно. И считать удобно, и возить. Спереди у тележки должно быть два колеса, а сзади — ножки, которые будут удерживать ее на месте, когда она стоит. Ян Сяодун объяснил это так: «Токарь постоянно смотрит на работающий станок, и психологически важно, чтобы его ничто зря не отвлекало. А тележка будет под рукой».
Ящики для инструментов со дня основания завода всегда красили в черный цвет, а молодежная бригада вдруг выкрасила в зеленый. Вокруг этого пустяка тоже было много разглагольствований: «И корпуса у нас черные, и станки — все это подавляет людей. А стоит добавить зеленых пятен, как и настроение поднимется, и выработка. Это тоже закон психологии!»
Ну что за вздор? И директор попался на их удочку, всему заводу велел выкрасить ящики для инструментов в зеленый цвет, да еще заявил: «Молодцы, ребята! Наше руководство и научная лаборатория до этого не додумались, а вы, передовые рабочие, сообразили. Для того я и упразднил политотдел, чтобы каждый работник почувствовал себя воспитателем и проник в психологию управления. Мне кажется, Ян Сяодун понял это, вот и добивается успеха
в самых разных делах. Товарищ У Годун, если ваш цех сумеет по-настоящему воспринять и распространить опыт бригады, то производство наверняка поднимется на новую ступень. Согласен?»
У начальника цеха просто голова пошла кругом. Неужели загадка, которую он никак не может разгадать, коренится именно в этой чертовой психологии?
На дряблом, морщинистом лице художника блестели живые, доверчивые, как у ребенка, глаза, сквозь которые, казалось, можно было увидеть его душу. Эти глаза не были такими глубокими, как его картины, но Чжэн Цзыюнь все же вглядывался в них со смешанным чувством зависти и печали. Ни в глаза, ни в картины нельзя проникнуть, их можно постичь лишь сердцем... Однако позволит ли художник? Впрочем, дело даже не в согласии художника, а в том, что Чжэн Цзыюню это не дано, он уже упустил свой шанс. Он мечтал заниматься этнографией, историей, литературой, но судьба распорядилась иначе, и он сделался чиновником.
Чжэн Цзыюню нравились эти глаза. Он думал: хорошо бы у всех людей в таком возрасте были блестящие, живые зрачки. Но это, конечно, невозможно, они бывают у немногих — тех, кто до конца жизни сохраняет юную душу. Это редкое богатство, его обладатели умеют извлекать сладость из горечи, страданий, мучений, даже в аду умудряются чувствовать себя как в раю.
Художник был другом Ван Фанляна, отличавшегося удивительной разносторонностью. Среди его друзей мог оказаться и заместитель премьера, и любитель древней философии, и знаток эпиграфики, и повар из ресторана.
Дело происходило на выставке, и Чжэн Цзыюнь похвалил одну из картин:
— Прекрасно написана!
— О, да ты знаток, таких теперь не часто встретишь! — заметил Ван Фанлян не то одобряя, не то иронизируя. И добавил, уже серьезно: — У художников жизнь нелегкая...
Чжэн Цзыюнь удивился, что его хотя бы отчасти признали ценителем живописи. А вслух только спросил:
— Почему?
— По многим причинам... Обнаженная натура здесь символизирует сон. Конечно, не со своей собственной женой! — снова засмеялся Ван.
Сон? Странно! На картине действительно была изображена нагая женщина, но не спящая, а раскинувшаяся в томной неге. Картина совсем небольшая и с явным подтекстом, понятным лишь посвященному,— может быть, воплощение извечной загадки жизни. Тело женщины изящное, хрупкое; оно не вызывает вожделения, а несет в себе притягательную силу материнства, тайну продолжения жизни, рождения нового.
— Спроси художника, не согласится ли он продать мне эту картину? — шепнул Чжэн Цзыюнь.
Когда он был мальчиком, его отец говорил, что он напорист как бык, и это качество, видимо, сейчас сработало. Художник неожиданно подарил ему картину. Чжэн Цзыюнь уже раскаивался в своем порыве, ругал себя за невольное вымогательство. Мыслимо ли принять такой дорогой подарок и тем более повесить его на стену? Если коллеги по министерству увидят в квартире Чжэна изображение голой женщины, они невесть что подумают. Для рядового работника это было бы еще ничего, но для людей его ранга любое дело одновременно и просто и сложно. А не повесить — значит обидеть автора. К тому же картина явно дорогая. Может быть, заплатить за нее? Ван Фанлян тихо возразил:
— Ни в коем случае. Вот этим ты действительно его обидишь, да и деньги для него ничего не значат. И потом, сколько ты ему можешь дать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119