Например в Яньани он жил в одной пещере с честным, веселым человеком, который носил серую военную форму. В пятьдесят девятом году, после Лушаньского пленума , на этого человека навесили ярлык правого оппортуниста. А в начале «культурной революции», когда его объявили антипартийным элементом, изменником, он покончил с собой. Говорят, в дневнике он написал: «...я не могу выдержать ни на чем не основанное недоверие ко мне, и сейчас у меня остается только один способ доказать свою правоту...»
Он был настоящим мужчиной, хотя и несколько замкну
Столица освобожденных районов Китая на рубеже 30—40-х годов.
Лушань — горный курорт, где в августе 1959 г. состоялся пленум ЦК КПК, на котором инициаторы авантюристического курса «большого скачка» расправились со своими противниками.
Но ведь каждый имеет право на свой характер, пусть себе человек замкнут — лишь бы не оказывал дурного влияния на окружающих. Неужели обязательно нужно быть разухабистым, свойским парнем, чтобы тебя считали честным человеком?
Предубеждение еще дальше от истины, чем невежество. Кто это сказал? Чжэн Цзыюнь не помнил. Память становится все хуже и хуже. А раньше он мог, прочитав книгу, пересказывать из нее целые куски.
Что и говорить, у нас много людей, которые и в огне не горят, и в воде не тонут, и веры при этом не утрачивают. Было еще больше, да растранжирили.
Надо понимать, что главное богатство — люди. К сожалению, далеко не все, кто занимается практической работой, сознают это. Относятся к людям без должного уважения, зачастую оскорбляют окружающих. Разве Маркс одобрил бы такой стиль отношений? Как говорится, «канон-то хорош, да косноязычный монах его плохо читает».
Сам Чжэн Цзыюнь будто находился между двумя полюсами, между двумя качаниями маятника. Иногда ему казалось, что он во многом изменился, появилось что-то от чиновника. Можно ли отрицать это? Нет, нельзя. Бытие определяет сознание. И хотя он, конечно, не божество, он все же с некоторым высокомерием взирал на тех, кто не участвовал в освободительной войне и в революции, не очень доверял человеку, если тот не был членом партии. Когда подчиненный делал что-нибудь не так, Чжэн мог вытаращить глаза, стукнуть кулаком по столу... А с другой стороны, был способен кое-что стерпеть от начальства, опустить голову, промолчать, забыть о своих правах. В душе он понимал, что когда-нибудь и он может оказаться не у дел, слиться с этой массой простых, не занимающих никаких постов людей. Но пока он еще заместитель министра и должен в отпущенное ему время отдать все силы своему делу.
Чжэн Цзыюнь подумал о Тянь Шоучэне, о некоторых людях в министерстве, об их делишках. Он знал обо всем, но никогда из-за этого не терял надежды. Надежда — это самое дорогое. Да и как можно не надеяться, когда подрастает молодежь типа Ян Сяодуна?
Новое всегда сменяет старое. Так и в природе наступает осень, листья на деревьях становятся желтыми, сохнут и в конце концов опадают. Но снова приходит весна, пробиваются свежие побеги, появляются зеленые листья — на том же дереве, только не обязательно на тех же ветках.
Ван Фанлян усмехнулся. По его мнению, слова Чжэн Цзыюня отдавали риторикой, были слишком книжными. Ему бы в Академии наук работать, а не в министерстве. Реформа, конечно, вещь необходимая, но, с другой стороны, дела таких «западников», как Чжэн Цзыюнь, безнадежны — это уже доказала сама история Китая. Наверное, Чжэн плохо разобрался в китайском национальном характере. На подготовку своей речи он, видимо, потратил немало времени; не лучше ли было употребить это время на изучение истории? Браться за большое дело без учета исторической опыта страны просто глупо. Китайцы, начиная по крайней мере с династии Хань \ ценили земледелие, презирали торговлю и за деревьями не видели леса. Да, спираль сделала новый виток. Отрицание отрицания. Заложенная в генах всей нации и передаваемая по наследству психология мелкого крестьянина.
В министерстве все считают Вана человеком Чжэна. Но разве он уступает Чжэн Цзыюню в энергии, таланте? Ван Фанлян поддерживает реформу, и только поэтому он в одной упряжке с Чжэн Цзыюнем...
Юаньюань еще никогда не видела своего отца таким деятельным и никогда не думала, что его работа наполнена таким глубоким общественным содержанием. Поначалу она считала, что от этого симпозиума не будет большого проку: ну опять примут очередное решение, которое ни во что не выльется. Будут выступать, говорить речи, проникнутые духом разных важных документов. И потом все эти бесконечные процедуры: повестки дня, регламенты, голосования... Она судила об отце в основном по тому, каким видела его дома. Там он казался ей обычным пожилым человеком, занимающим довольно высокое общественное положение, который озабочен возложенной на него ответственностью и не привык быть ни перед кем в долгу. Правда, вчера вечером, когда все уже легли, он вдруг выбежал из своей комнаты и поспешно побежал вниз по лестнице, успев сказать, что он слышал, как кричала женщина — наверное, на нее напали хулиганы. Никакого оружия у него не было. Каким образом он собирался сладить с хулиганами? Или он думал, что стоит ему пошевелить пальцем, и они исчезнут? К счастью, отец вскоре вернулся. Оказалось, что ничего не произошло,— ему просто послышалось.
С я Чжуюнь очень смеялась: «Не иначе как эта женщина позвала тебя на свидание! То-то ты так разбежался...» Он вдруг вспылил: «Не могу понять, что ты за человек, а ведь уже не девочка!» — Он так хлопнул дверью своей комнаты, что стены затряслись и посыпалась штукатурка.
Ся Чжуюнь потом стояла у его двери, стучалась, кричала и перебудила весь дом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119