— Дацин — это красное знамя, которое водрузил сам председатель Мао, так что не говори глупостей!
— А я и не говорю, что Дацин плох. Во время трехлетних бедствий, когда в стране не хватало горючего, именно дацинцы развеяли миф о том, что у нас нет нефти — это, несомненно, их заслуга. В период «культурной революции» «банда четырех» завела экономику страны в тупик, и лишь Дацин выстоял, не прекратил производства. Но все течет, все изменяется, передовое тоже устаревает, и тогда оно требует усовершенствования. Неужели нельзя превзойти Дацин? Мы вечно сами ставим себе пределы, а потом боимся перейти их и двинуться дальше. Всякое развитие мы рассматриваем как ниспровержение основ, как ревизионизм. Это и есть схоластика, идеализм! Вот увидите, мы еще обгоним дацинцев, никто не может помешать нам в этом, потому что сама жизнь идет вперед, она многообразна...
Хэ Цзябинь говорил вдохновенно, но Фэн Сяосянь с трудом воспринимал такие мудреные термины, как «методы управления», «схоластика» или «идеализм». Он устал, ему хотелось зевнуть, и он еле сдержался. Речь Хэ он мгновенно процедил сквозь свое обычное сито и запомнил лишь, что тот против Дацина — этого «большого красного знамени». Наговорил-то он с целый ворох, но суть именно в этом.
Что же с ним делать? Надо действовать сообразно обстановке и времени. Время, условия, место — это важнейшие факторы марксизма. Фэн Сяосянь втайне похвалил себя: недаром он не один десяток лет занимался революцией, в марксизме-ленинизме кое-что понимает! И знает, что выражать свой личный взгляд на вещи всегда опасно. Перемены в политических веяниях предугадать невозможно. Сегодня тебя кроют, а завтра, может быть, станут превозносить. Как говорится в песенке из романа «Сон
в Красном тереме» \ «что влечет, то пройдет, а что пройдет, то влечет». Диалектика! Сунь Ятсен в своем завещании тоже говорил, что он постарался учесть опыт революции за целых сорок лет. Да, в каждом деле надо мыслить масштабно.
Фэн Сяосяню показалось, что его большая голова переполнена ученостью и похожа на лавку, в которой есть и масло, и соль, и соя, и уксус. Но высказаться он решил кратко:
— Твое личное нежелание учиться у Дацина может лишить весь твой отдел и даже все управление звания образцовых! Ты работаешь уже много лет и должен понимать такие вещи. Нельзя из-за пустой прихоти вредить целому управлению! Если будешь упорствовать, мы останемся без почетного звания, придется тебе нести ответственность...
— Никакой ответственности я нести не собираюсь! Почему я не могу хорошо работать и без учебы у Дацина? Вечно мы пишем какие-то отчеты, занимаемся подведением итогов, обмениваемся опытом — слишком дорогие все это игрушки! Не лучше ли употребить время на занятия насущными делами? К примеру, добиться того, чтобы наш отдел стал сплоченнее, решить проблему кадров...
Припертый к стенке, Фэн Сяосянь уже думал только о том, как бы развязаться с Хэ Цзябинем, не то он окажется в еще более затруднительном положении. Похоже, что после «культурной революции» ни для кого не являются тайной ни директивы, идущие из центра, ни подробности личной жизни начальства. Кто-то сделал себе мебель за казенный счет, кто-то кого-то пригласил пообедать — любая мелочь моментально становится известной всему городу и будоражит всех. Не в пример прежним временам, никто теперь не боится унизить руководство, поэтому глава важного подразделения нынче беззащитнее любого рядового кадрового работника. Подчиненные чуть что, жалуются на тебя более высокому начальству или открыто перемывают тебе косточки. Если же ты пытаешься хоть как-то защититься, оградить себя, тебя тут же обвиняют в мстительности. Да, трудно сейчас быть руководителем! Мысли людей — что крошки соевого творога: ни собрать, ни выбросить. Кто до «культурной революции» посмел бы дерзко разговаривать с начальником?
Многие с тоской вспоминают о пятидесятых годах — о тогдашнем уровне жизни, о сознательности, об отношениях между людьми. Даже Фэн Сяосяня бередили эти воспоминания. Если бы Хэ Цзябинь осмелился рассуждать так в пятьдесят седьмом году, его мигом объявили бы правым элементом. Неудивительно, что партгруппа отложила его прием в партию,— это они хорошо сделали. Вовлекать таких в партийные ряды — просто вредительство. Пусть Хэ Тин займется им!
Когда после работы Хэ Цзябинь вышел из министерства, он увидел Вань Цюнь, стоявшую на раскисшем снегу. Она хмурила брови. Может, была опечалена чем-нибудь, а может, и нет — мало ли из-за чего человек способен хмуриться. Она окликнула Хэ Цзябиня:
— Старина Хэ, завтра выходной, помоги мне привезти угольные брикеты со склада!
— А почему ты не попросишь, чтобы они сами привезли?
— Я просила, но они не больно торопятся. Все обещают: «Скоро привезем!» Только воз и ныне там. А у меня уголь уже кончился, придется, видно, самой ехать.
Трудно жить одинокой женщине с ребенком. Почему она снова не выходит замуж? Если бы в свое время он не подтолкнул ее к первому браку, трагедии могло бы и не быть. Хэ Цзябинь чувствовал, что и он повинен в слезах этой женщины.
В шестьдесят втором году, когда она только закончила вуз и появилась в их министерстве, она была такой красивой и наивной! Можно было сказать ей любую чепуху, вроде того, что у кого-то выросли четыре уха, а она, наклонив головку и округлив глаза, доверчиво спрашивала: «Правда?» Даже над самыми глупыми анекдотами она смеялась так заразительно, что все наперебой рассказывали их ей — смотреть в ее доверчивые глаза было истинным наслаждением. Она любила петь «Голубку»:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119