Мы еще легко отделались. Иные и жизнь свою отдают...
— А по-моему, цена слишком высока. За такой пустяк!
— Ты так высоко ценишь свою репутацию?
— А ты — нет?
— Нет. Верней, я хочу сказать: если тебя топчут, то что ж теперь — умирать? Нам не следует быть рабами чести. Если ты ее невольник, то любая сплетня может тебя убить. По-моему, честь, репутация — это роскошь, да и вообще нечто внешнее по отношению к человеку.
— Что ж ты тогда в партию рвешься? — улыбнулась она. Ей показалось, что сейчас она припрет его к стенке.
— Я рвусь в партию не за званием коммуниста, а потому, что верю в марксизм. Хочу изучать его, проводить в жизнь, исправлять с его помощью общественные недостатки. А кое-кто из наших коммунистов еще подвержен влиянию буржуазной идеологии. Разве мы не должны с этим бороться?
Е Чжицю в испуге оглянулась по сторонам. Сумасшедший! Не знай она его со студенческих лет, непременно бы решила, что ему пары винтиков не хватает. Она тут же прикрикнула на него:
— Тише ты, черт возьми! Услышит кто-нибудь, переиначит — что тогда будет?!
— А что особенного я сказал? Сразу «тише, тише»! Ты чего так перепугалась? — Хэ Цзябинь еще больше повысил голос.— Марксизм — это наука, его надо изучать, претворять в жизнь, а не молиться на него, как на святыню. Да к тому же и развивать его надо!
Е Чжицю, замотав в волнении головой и руками, остановила его:
— Да ты что! Ну совсем никакого соображения! Болтай, болтай об этом повсюду — посмотришь, чем кончится! — Она бросила на него гневный взгляд: — Я вообще удивляюсь, как тебя в ячейке-то приняли...
Произнося это, она с силой трясла свою сумочку, словно дерзкие слова Хэ попали внутрь и теперь непременно нужно их вытряхнуть.
М-да. Хотел рассеять ее печали, а вышло, что лишь усугубил их.
Со студенчества, то есть вот уже третий десяток лет, они все время находили поводы для нескончаемых жарких споров. То ли кто-то из них недостаточно просвещен, то ли оба блуждают в темноте, а свет — это привилегия общества.
Хэ Цзябинь каждый раз был вынужден отступать. Вот и нынче, стоя перед Чжицю, он развел руками и спросил:
— Чем, скажи мне, не подхожу я для партии?! Неужели меня меньше волнуют общественные интересы, чем Хэ Тин или Фэн Сяосяня? Ну да ладно уж, ладно. Буду впредь осторожнее.
Он как будто делал ей одолжение. Она улыбнулась смущенно:
— Я только хочу, чтоб ты был поумнее.
— Да чего уж там, твоя правда. Если бы не начальник управления Фан Вэньсюань, то я не прошел бы. Будь так, как Хэ Тин угодно, меня бы ни за что не приняли. Уж каких обвинений она только не вешает на меня! Вечные придирки или палки в колеса. Для нее ведь что партия, что семейная лавочка: захотела — откроет дверь, захотела — закроет. Не по нраву кто — не впускает. А ко мне прицепиться — проще простого. Все язык мой — болтает что ни попадя.
— Что же случилось на собрании?
— Ну, сначала стали прорабатывать за убеждения. Мол, я одобряю распад семьи, характерный для буржуазного общества. А почему бы семьям не распадаться? С окончательной ликвидацией частной собственности и семья, эта клеточка общественного организма, тоже должна изжить себя. Люди будут устраивать свою жизнь без всяких юридических формальностей. А мне говорят, что я ратую за разврат. Вот уж точно, невежество высшей пробы! Столько лет народная власть, а мы у марксизма позаимствовали только учение о борьбе и совсем пренебрегаем этикой и эстетикой...
Е Чжицю рассмеялась:
— Ну, ты размахнулся — на сотни лет. А наше время не понимаешь. Надо учитывать современный духовный уровень большинства людей.
— Нет, неправильно,— сказал Хэ Цзябинь.— Если эти вопросы не ставить уже сейчас, нам будет трудно достичь того уровня сознания, который должен быть и который отвечает самой природе социализма.— Он почувствовал, что Е Чжицю снова готова вступить в спор, но ему не хотелось больше препираться, и он сменил тему: — Еще они заявили мне, что я стою не на тех позициях. Я Хэ Тин говорю: «Объясни поконкретнее, не навешивай ярлыки». А она: «Не твои ли это слова, что если повысить зарплату каждому раза в три, то ничего страшного не произойдет, так как государство в долгу перед народом? Так на какой же ты стоишь платформе?» Я ей: «Не помню, чтобы я так говорил, но поднять зарплату необходимо!» Она: «Страна сейчас испытывает трудности. Разве тебе это неизвестно?» А я ей: «Да при чем же здесь трудности? Речь о том, что в вопросе о зарплате кое-кого заносит не в ту сторону, вот хотя бы ты...» — «Я?!» Хэ Тин на меня хотела ярлык навесить, а я ее опередил. Она даже не поняла, о чем это я, только брови вверх вскинула: «А что я могу? Я же не премьер-министр!»— «А вот то! В вопросе о зарплате могла бы быть и поумнее. Л о Хайтао выступал против повышения зарплаты — и народ его не выдвинул. Сяо Вэнь.— за, его все и поддержали. Ты же Сяо Вэня вычеркнула, поставила Ло Хайтао. Товарищи возмутились, а ты заявила, что это сговор, который вредит делу. В общем, все, что могла запутать, запутала. Не согласна?» Тут она затряслась да как ударит по столу кулаком: «Мы поставим вопрос о твоем членстве в партии!» А я ей: «Не пугай! За то, что ты
кулаком стучишь, ты еще ответишь. Ты чего распустилась? Я служащий государственного учреждения, а не твой личный слуга. Считаю, что твое отношение ко мне предвзято!» Она побежала к Фэн Сяосяню жаловаться. Ну тот покритиковал меня: «Товарищ Хэ Тин тобой недовольна. Ты не должен с ней разговаривать таким тоном, кричать на нее. Даже если она не права, она все же руководитель. И тут может встать вопрос о твоем отношении к партийной организации».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119