Такой негодник хлеб и воду для себя всегда раздобудет. А то и выпросить сумеет, как вчера, например. А ежели и вправду голоден, а в кармане ни гроша, так и украсть не постесняется. Чему тут удивляться? Да ну его, больно надо с таким связываться!
А все-таки! Вдруг он правда пришел? В винограднике осталось рядочка полтора прополоть, мог бы ведь, недоумок эдакий, и докончить все!
До полудня она топталась возле дома. За что бы взяться? Все время ее тянуло прочь со двора. С утра она полила огород, потом немного поокучивала овощи, но все делала без особой охоты.
Стряпать и то не хотелось. Только перед самым обедом приготовила на скорую руку картофельной похлебки и, хоть картошка была не доварена, уплела две тарелки.
После обеда опять взяла вязанку соломы, ту вчерашнюю, еще не всю израсходованную, добавила к ней пучок, сложила новую, потом сунула в бочку с водой, так же, как и вчера, потоптала ее босыми ногами, а когда солома показалась ей довольно мягкой, подхватилась — и на виноградник: «Янко, дурачина, ох ты и наждался!»
Только Яно там не было. А если и был — давно след простыл. Теперь ей стало немного досадно. Нельзя было пораньше из дому выбраться? Зачем там столько топталась?
А вот был ли он здесь — кто знает. Может, еще придет. Работать ей не хотелось, да и взявшись за дело, она поминутно оглядывалась. Где же этот чертяка застрял? А если был, не мог, что ли, подождать малость?
День потихоньку минул. Солнце зашло. Птахи в лесу и в виноградниках вовсю закатили концерт:
«Пинк, пинк! Чили-чили-чили, а старого мазурика не словили?»
«Словили, словили!»
«Кто это видел?»
«Кнерреб!»
Филоменке не хотелось уходить. Наладилась домой, когда уже стало темнеть.
А выйдя на дорогу, еще раз оглянулась на виноградник: немного же я нынче наработала! Все копалась да волынила! Придется завтра опять прийти. А почему бы нет? Может, сюда и послезавтра приду. В винограднике-то всегда дело найдется.
А птахи по-прежнему не замолкали:
«Пинк, пинк! Чили-чили-чили, а старого лешего поколотили?»
«Поколотили, поколотили!»
«Дидлидидлидидлидеее, дидлидидлидидлидеее!»
А вечером, хоть прошлой ночью и не выспалась, она опять не могла уснуть, ворочалась в постели и думала о Яно. Пускай и не могла толком представить его, а он все равно не выходил из головы. И был-то он из себя просто заморыш, сморчок: брюки на нем висели, не на чем им было даже держаться, пиджак тоже был не по нем; похоже, одежда досталась ему от кого-то в наследство или в подарок. А она-то, глупая, приняла его за пана! Невелик пан, что и говорить, невелик! Но лицо дурным не было, во всяком случае, ей оно не казалось дурным, вот только нос не подходил к лицу — великоват вроде. Зато зубы, хоть и редкие и со щербинами, шли ему — то-то он скалил их без конца. А глаза — ну чисто огоньки, сперва казалось, что взгляд у него не сулит ничего хорошего, но потом, чуть привыкнув к нему, она уже и в глаза могла ему смотреть. И смотрела. Правда, теперь, когда его нету поблизости, это лицо расплывается, проступают на нем только отдельные черты, глаза, зубы, рот, ну и, конечно, носина. Однако в общем выглядел он не так уж дурно, обидно только, что теперь это лицо и не представишь себе как следует! Кто знает, как будет завтра? Придет ли? Пожалуй. Наверняка он тоже гол как сокол. Богатому жалко было бы времени, не стал бы он ходить по грибы. А захоти, она могла бы и позвать его, могла бы и вином угостить. Ну и распочала бы этот бочонок — эка важность! Все равно когда-нибудь придется его открывать. Спору нет, конечно, лучше, если подвернется какой покупатель и возьмет его целиком. Но ведь и обмануть ее недолго. Откуда ей знать, сколько просить за вино! Пускай вино у тебя и самолучшее, а все равно с ним хлопоты, ведь его продать надо. Но если и придет покупатель, соседи в два счета могут его отвадить, скажут, что их вино лучше и дешевле. А вдруг и правда вино у нее никудышное? Кое-кто из мужиков его еще раньше пробовал и хвалил, но, может, потому и хвалил, что досталось на даровщинку. А вот брат Йожо хвалил его как бы нехотя. Наверняка невестка против нее брата подзуживает. Чтобы Филоменке неповадно было даэйе угостить его. А ну как Йожо когда-нибудь напрямик ей бросит: «Фила, это же и мое вино. Хоть мать отказала тебе виноградник, все ж таки он и мой. Ведь он был не только материн, но и отцовский, и мне
тоже приходилось там работать». Что-то вроде того он может сказать — Филоменка это знает. Невестка уже не раз шипела ей прямо в лицо:
«Уж коли ты, Фила, виноградник у Йожо оттяпала, так хоть бы хату освободила».
Однако и у Филоменки язык есть: «И чего ты, Борка, разоряешься? У тебя-то жить есть где. Пускай вы тоже не в хоромах живете, а все ж таки на улице спать не приходится. Мать так решила, не я. Но ты и то должна признать, что я, как и вы, не могу жить на улице».
А Борка как вскочит:
«А тебе-то что до моей хаты? Она мне от родителей досталась. А вот Йожо от своих ничего не получил, одна ты все захапала».
Не по душе Филоменке такие речи. Она предложила брату: «Йожо, если хочешь, помоги мне в винограднике, а урожай потом поделим».
Только к невестке и на козе не подъедешь: «Шиш он тебе поможет! И ноги его там не будет. Разрывайся на части, коли все себе заграбастала! Ежели увижу, что Йожо в виноградник или в твой дом вошел, волосы ему все повыдергаю».
И Йожо, хотя нет-нет да и приходит, всегда только крадучись; Филоменке иной раз кажется, словно и приходит-то он затем, чтоб виноградник или светелку у нее выпросить. Иногда ей боязно и винца ему поднести. А если и поднесет, все равно толком никогда от него не узнает, удалось ли на самом деле вино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38