А может, и не велено ему было в разговоры с ней пускаться. Он словно бы боялся ее. Пожалуй, и своего начальства боялся. Определенно боялся, потому что был как-то растерян, оторопело озирался. И прежде чем затворить дверь, еще раз предостерегающе сказал:
— Пес не спать! Тихо сдес быть!
Утром снова привели ее в комендатуру. К ее изумлению, там сидел местный декан и в двух шагах от него понуро стояли трое парней. Все трое были из города, но Фила ни одного из них не знала. Как выяснилось, они пытались вечером вызволить ее из сарая, но кто-то их предал. Парней тут же схватили и всю ночь избивали. Люди сообщили об этом декану, и он пришел похлопотать за всех.
Вероятно, они уже долго разговаривали с комендантом, потому что сейчас все шло довольно быстро. Комендант задал ей еще несколько вопросов, и всякий раз, когда она на них отвечала, декан к каждому ее ответу добавлял еще что-то. Разговаривал он с комендантом по-немецки, но обращался и к ней, вставляя в немецкий и словацкие слова, чтобы Фила понимала, о чем идет речь.
Наконец он сказал:
— Негг Коттапйап! вот видите, какая она! Бишткор!! А в общем-то добрая, очень добрая женщина. Весь город скажет вам о ней то же самое. Мужа своего она уже пять лет не видала.
Комендант кивнул и сказал:
— Си!!— А потом спросил:
А Фила, хотя и умирала от голоду, покачала головой.
— Нет, нет, ничего не хочу! Только домой хочу!
Комендант еще что-то пробормотал, потом встал, протянул Филе руку и с улыбкой проговорил:
— Можете ИДТИ! — сказал декан, обращаясь к ней и к тем троим.— Можете идти, но в другой раз будьте осторожны, не делайте глупостей.
Дома она наелась, уплела все, что впопыхах подвернулось под руку и что можно было положить в рот. Потом долго сидела за столом и размышляла о том, как легко и просто человеку попасть в беду. Вот уж, никому нынче нельзя и добра сделать? Другой-то раз надо ей быть осмотрительней, никого в дом не пускать!
А виноват кругом Яно! Останься он дома, не гоняйся за невесть каким чертом-дьяволом, может, и ей жилось бы покойно. Чтоб его разразило! Какой это муж? ]Как только ее угораздило в винограднике попасться на его болтовню? Сперва-то воды попросил, а потом как стал растабарывать — спасу не было, еще и домой приходил ее баламутить. Да можно ли мужикам верить? Уговорил ее распродать все, а теперь где он, ну где? Пускай уж лучше на глаза ей не попадается! Останься она жить в деревне, не выйди вообще замуж,- могла бы и посейчас там преспокойно хозяйничать, не пришлось бы ей горе мыкать, не пришлось бы о таких пустяках-глупостях размышлять. На что ей муж? Были бы хоть дети! Но разве бы такой негодник мог о детях заботиться? Ну для чего, зачем все это было? Немножко любила его, потом, пожалуй, даже очень любила, но разве он это заслуживал? Встряла эта полоумная Марика, и всему конец.
А что было делать? Будто Фила могла ему что-то приказывать или заказывать? Она смирилась со всем, даже еще и обрадовалась, когда он принес ей платье от Марики. Продала Марике мужа! За платье его продала и за эти несколько посылок, за пару пустяковин, что он наверняка утащил. Иными словами, она и сама виновата. А деревню как жалко! Вот уж, право, нету для нее ничего лучше деревни, в деревне все по-другому, там и живется легче, и веселей там, куда веселей! Там и ласточек больше и всяких других пташек. Бывало, когда она возилась в винограднике, из лесу так и несся их посвист. Соловьи, чижи, щеглы, жаворонки, снегири, дрозды! Частенько углядывала она и малиновку, а у той, сказывают, потому малиновое горлышко, что, когда Иисус висел на кресте, она хотела ему из руки гвоздь вытащить. Дятел подчас так сильно стучал о дерево, что даже клювик себе раскровенивал. Считается, что он лекарь деревьев. И деревьям, выходит, нужен лекарь. А кукушка летала по всему лесу, нимало не ведая куда и в какие гнезда сносила яички. У каждой кукушки летом хлопот полон рот. Довольно ли у нее будет птенцов? Не повыкинут ли их чужие самочки из гнезда? Хватит ли пропитания для малых кукушат? А для чужого молодняка, верней для собственных птенчиков, его тоже будет в достатке? Господи, сколько же голышат и писклят высовывалось всегда и из маленьких гнездышек! Самец с самочкой могли вконец измотаться! А в гнезде становилось все тесней и тесней, разве до отдыха тут — их всегда встречали голодные, разинутые клювы, а если в гнезде был кукушонок, то многие из этих пискушек, выпав из гнезда, совсем пропадали, напрасно только птица-мать или отец разыскивали их по лесу. Но что делать кукушке, коли из года в год она кладет столько яичек? Вот и приходится другим птицам высиживать их, а то и воспитывать молодняк. Но если вырастут этих голышат кукушки, от них ведь тоже прок будет: пожрут самых что ни на есть безобразных гусениц. Только принесет ли это радость маленьким птахам? Разве что человек порадуется: в лесу много кукушек, значит, хотя бы гусениц поубавится! Ну а иволга гусеницам тоже спуску не дает. И вообще-то она птичка-шалунья. Точней сказать не птичка, а довольно большая птица. Знай крылья у нее так и трепыхают, когда она летает по лесу или по роще. Побежишь за ней... А, что попусту вспоминать!
Кончилась война, и Яно вдруг объявился: наверно, показаться Филе захотел, поспрошать про житье-бытье, а может, и повеселить ее.
А был он и вправду в хорошем настроении. Похудал малость, но выглядел в общем-то не плохо. И был даже довольно прилично одет.
— Как жизнь, Филка? Что нового? Здорова ли? Как дела шли? Все ли путем? Ничего с тобой не стряслось?
— Нашел-таки время спросить, как живу. Так и живу — твоими заботами. А ты где шатался до сего времени?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38