Но надо было дальше бежать. Господи, спасусь ли? Караульный-то за мной не побежит, пост не бросит, но своей стрельбой других всполошил, и уж те наверняка за мной кинутся, господи боже, где же мне схорониться?! Вдруг слышу — брешет собака. Не уйти мне, как бог свят, не уйти! Бегу, бегу, то и дело оглядываюсь, людей еще не видать, а псина вон уж. Бежит за мной, и все ближе, ближе. Здоровенная собачища! Немецкая овчарка! Не овчарка даже, а прямо волчище! Вскочит мне на грудь, сшибет наземь, тут-то солдаты меня и прикончат. Каюк мне! Стало быть, зачем бежать? Останавливаюсь. Одной рукой похлопываю по бедру, другой подзываю пса и гогочу, как придурок: «Поди, браток, поди!» Еще и навстречу к нему иду и руки протягиваю и без передыху смеюсь: «Прыгай на меня, браток, прыгай! Я ведь в жизни ни одной собаки не обидел, а ты разорвать меня хочешь? За что, ну за что?» Он немного опешил, а все равно набрасывается, лает, ворчит, зубищами клацает, так и норовит меня цапнуть. «Чего брешешь, чего ворчишь? На меня? За что? Чего я тебе сделал? Коштну-ка Котт!» Пес в смущении; лаять-то перестал, а ворчит, ворчит. «Ну ладно, заткнись! Хватит ворчать! Ты ведь уж старый
нее, а я, ей-ей, ни одного пса не обидел. Заткнись, старина! Ведь ты же не подведешь меня, не выдашь!» Тут вдруг мелькнул в траве заяц. «Глянь-ка, зайка! — киваю я псу.— Айда за ним! Кошт! Бежим за зайкой!» Я бежать, и пес, совсем уже очумелый, тоже несется, вскорости даже перегоняет меня, ей-богу, бежит за этим зайчишкой.
— Правда, Яно? Неужто так было? Ты ничего не выдумываешь?
— Зачем выдумывать? Столько всего было, что и не расскажешь! Хочешь верь, хочешь нет, а эту псину я у немцев увел. Только как?! Сперва-то самому пришлось в пса превратиться. Зайца этого он не поймал, и я боялся, что он воротится к своим, а там снова по моему следу пойдет, как науськают его на меня. Вот я и стал его дальше заманивать и дурачить: «Кошт, кошт, не оглядывайся, старина, не петляй, не принюхивайся, не рыскай, назад не повертывай! Зачем повертывать? Все равно тебя снова науськают, снова по моему следу пустят. Кошт, бежим вместе! Господи, ты же старый, умный пес, сверни, не иди напрямик, но и не петляй так! Давай вместе петлять, я ведь тоже могу! Кошт, уже бегут за мной, вот-вот петлю накинут, помоги мне быстрей бежать, след со мной прокладывай!» Пес скулил сперва, потом перестал. Удрали мы от них. После я и сам тому дивился, никак поверить не мог. Переночевали мы в скирде, и эта псина, овчарка эта, меня еще и согревала. Утром мы опять отмахали изрядный кусок, а потом присмотрел я одну деревеньку, подобрались мы к ней осторожно, еще осторожней вошли в один из дворов, и там окликнул я хозяина, а может, батрака, что нес коровам сено: «Мил человек, дайте, пожалуйста, нам чего-нибудь перекусить. Мы убежали от немцев и страшно есть хотим! Я еле жив, у меня ребра поломаны, мало того, я весь измучен. А этот немецкий пес, но он дезертир, убежал со мной, жизнь мне спас». Мужик малость опешил, но тем временем во двор вышла женщина, за ней следом другая, помоложе, должно, дочка ее, а уж потом и какой-то детина, довольно проказливый с виду. Едва он раскрыл рот — пес ворчать на него. Я опять еды прошу, для себя и для пса. Сперва допытали меня, а потом дали кой-чего. Любопытных и зевак набилось во двор — тьма-тьмущая! Такого скопища я, понятно, побаивался. Уж больно недоверчиво некоторые глядели на меня, а главное, пес не по душе пришелся. А тут один возьми и скажи: «А пес-то ведь бешеный! Гляньте, как у него из пасти
слюни текут, да и по глазам видно!» Оторопел я. У пса и вправду из пасти слюни текут, неужто и впрямь захворал, неужто сбесился? Если это правда, тогда, выходит, и у меня бешенство — то ли я от него заразился, то ли, может, он от меня. Кто-то и говорит: «Повесьте его, эта подлая тварь — собака военная, бог знает скольким людям она в горло вгрызалась и скольких передушила?» Когда уж тут было спорить, доказывать им, что пса можно вылечить! Гляжу, один мужик выхватывает пистолет из кармана и два раза стреляет в собаку. И говорит: «Закопайте его поглубже! И этот вот,— указывает он на меня,— видите, как он крючится и хрипит! Видать, чахоткой мается. Душу ему, верно, вытрясли, а наместо души чахотку-то и вогнали. Похоже, он тоже бешеный. Найдите лекаря!» Так они и сделали. С божьей помощью я и оклемался.
— Значит, поправился? Ох, и хлебнул же ты лиха, Яно! А я на тебя еще напустилась. Криком тебя встретила. Не серчай уж!
Но на другой день Яно сообщил Филе, что заскочил домой ненадолго. А собирается, дескать, в Чехию.
— В Чехию? А зачем? Мало всего натерпелся? Чего опять мудруешь? На кой ляд тебе Чехия? Чего ты там не видал?
— Сговорился с товарищами. Говорят, в Чехии можно хорошо заработать.
— Да ты разве к работе годишься? Когда и где ты работал? Всю жизнь только и знал, что по округе мотался да зверя распугивал. Хочешь работать, так и здесь дело найдется. Нынче хватает работы. Я тоже тружусь.
— Вот как! Что же ты делаешь?
— Что делаю, то делаю. Пусть и не ахти сколько зарабатываю, а без дела не сижу. Труд чести не замарает.
— Фила, этим только голытьба утешается. А господа хохочут над ней. Я много хочу зарабатывать. Неужто честный человек должен впроголодь жить? Я довольно набедствовался, хочу и сытно поесть. Но не о том только речь. Скажи по совести, что мне здесь делать?
— Что угодно. Разве у нас тут мало работы? Тут ее завсегда хватало. Хаживали к нам на работу и из Остравы и из Кисуц. Разве не помнишь, сколько народу сиживало вокруг святого Флориана? А богачи, какие тут богачи были? Вроде у нас их и вовсе не было. Что богач здесь имел? Виноградник и ничего боле, ну а с виноградника кой-какую мошну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38