Но припев им тоже по нраву, видать, даже больше, потому что они поют всегда с таким подъемом, словно бы командир сказал, что им пора взять столовые миски и топать на обед, а то иной раз так поют, будто бы у них уже полные миски.
Девка из окошечка смотрит на солнышко, скоро ли зайдет...
Ну и так далее. Обо всем тут нет нужды распространяться. Разве знамени и миски недостаточно? Что еще надо солдату? Пускай в казарме ему невесть что вдалбливают в голову, пускай его убедят даже, что пушка важнее и много дороже миски, и пусть солдат с этим согласится, однако про себя-то он распрекрасно знает, что пушку с миской и сравнивать нечего. Ведь про миску, хочешь не хочешь, а вспомнишь и при пушке, тогда как за миской, даже за пустой миской, сиди возле нее хоть целый день, а то и неделю, тебе ничто не напомнит о пушке и не заставит о ней думать, да вряд ли за миской вспомнишь про пушку. Разве что ради самой миски. Кое-кто может тут возразить: пожалуй, ради миски стоит и бороться; а кое-кто может вполне подумать, что раз нельзя иначе, так хотя бы с помощью пушки — даже если бы и пришлось лишиться пушки, потерять ее,— нужно бороться за миску. Что ж, резонно! Но стоит ли бороться за пушку только потому, что речь идет прежде всего о пушке и что пушка несравнимо дороже миски? Есть ли смысл из-за пушки миску терять? Пожалуй, такое сравнение покажется глупым, но действительность переплюнет любую глупость. Связь между миской и пушкой в самом деле имеется. В миске, правда, есть что-то естественное, пожалуй, самое естественное; к примеру, нет у вас ни кружки, ни стакана, ни даже той же миски, но вы подходите к ручью, прикладываете ладонь к ладони — и вот вам уже миска. И родничок миска. Из миски берете, ею зачерпываете, пьете из нее, это ли не естественно? Ну а пушка, пусть это даже самая лучшая, самая дорогая, самая точная и самая мощная пушка, но пушка-то есть пушка! Люди добрые, это ведь всего только обыкновенная стальная скотина! Только и знай чисть ее да откармливай! А коль нечего будет ей жрать, так она тебе и миску сожрет, а когда потом ухнет, вылетят из нее лишь этакие куски и кусочки, иные меньше булавочных головок, а иные — совсем крошечные и без головок, это уж просто обыкновенные иголки, которые, видите ли, особенно для глаз хороши. Генералы говорят об этом взахлеб, усматривают тут неоценимое качество: чем сильней оно ухнет, тем лучше, а если еще как следует разлетится, тогда и вовсе желать уже нечего, по крайней мере, многих прикончит. Только они глядят на эту картину всегда с наблюдательного пункта и предпочтительно в бинокль. Если бы какой-нибудь солдат мог оборотиться ласточкой, он взлетел бы тогда над самым наблюдательным пунктом и облегчился бы кому-нибудь из них прямо на фуражку. Но ежели не обязательно говорить о пушке, лучше о ней и не думать или сказать, что ты о ней ничего не знаешь. За глупость не станут наказывать. А захотят поучать, доставь им такое удовольствие! Одно все же ясно: хотя пушка миске и дает сто очков вперед, правда не за пушкой, а за миской. Ведь о пушке нельзя даже ничего порядочного сочинить! Попробуй-ка запеть о пушке песенку! Ха-ха-ха, я уже ее слышу! А о миске и я могу придумать песенку, потому что миска и сама о себе запоет. Без миски пушка пропадет, без пушки миска проживет. Вот тебе и рифма, пусть она и плохая. Конечно, солдат должен и о пушке петь, но все это никудышные песенки; если какая и хорошая, то всегда лишь потому, что пушка в ней достаточно замаскирована, прячется за другие слова да и за мелодию. Музыкант хотя и умничает, но всегда это только умничанье, а когда он уже сочиняет, когда уже всерьез музицирует, тогда это музыка. И он может музицировать, о чем ему захочется. Музыка — это всегда музыка. Если у вас есть хорошая мелодия и настоящий ритм, вы можете, если вам прикажут или просто пожелают, в мелодию даже дерьмо завернуть. И все равно это будет музыка. Но все же было бы смешно, если бы дерьмо возомнило о себе, что это оно создало музыку. Целой казарме и то музыка не по плечу, а вот нескольким музыкантам в казарме — еще как! То же самое относится и к другим искусствам. Возьмите, например, песенку:
В Прешпорке казарма стоит расписная,
парни ее расписали стишками.
Парни стишками, девчата слезами.
В Прешпорке казарма стоит расписная.
А в самом деле, разве казарма не расписана славно? Художник, музыкант и поэт должны это подтвердить. А кто ее расписал? Все трое. Или один работал за троих. Но он знал, кого нужно в песенку позвать и что нужно принести. Песенку в песенку, и чтоб ее оживить — немного слез, а разве их повсюду не предостаточно? Пожалуй, к нашему повествованию это сейчас не подходит, зато для песенки — в самый раз. Правда, слезы в песенках используются обычно как разбавитель. Но надо его хорошо размешать и столь же хорошо покрасить стены, потому что иначе наружу пробьется нижняя казарменная краска. А что это за краска? Хотя в казарме все зеленое, по-настоящему зеленым оно никогда не бывает. Там всегда недостает свежести. А ежели нет ее, то командир или даже сам генерал зря хвастает тем, что он приказал так хорошо расписать казарму. Не расписать, он приказал лишь покрасить! Но если есть уже песенка, притом хорошая песенка, и расписать казарму не стоит никакого труда!
Но пора нам сдвинуться с места. Хорошо бы упомянуть еще и о немецких солдатах. Наших словацких солдат они разоружили и теперь изо дня в день маршируют по городу. И пусть ходят они не парадным шагом, а щелк и звяк подходящий! Только им уже не хочется ни звякать, ни даже расписывать. Молодым, может, и хочется, но тем, что в годах — уже нет, в форме они успели совсем поседеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38