Призвали и Яно. Было это в сентябре, как раз в пору виноградной страды. Он заворчал, зачертыхался, а потом повздорил с Филой, словно она была во всем виновата.
Фила рассердилась, но и напугалась сильно, хотя старалась не показать виду. Даже потом, когда Яно уходил, сказала с подковыркой:
— Уже идешь? Ну ступай, ступай, чертяка старый!
И скажи им, пусть тебя отправят подальше. Ты у меня уже вот где сидишь. Увидишь, сколько я всего накоплю, пока тебя дома не будет.
— А с чего? — подтрунил над ней Яно. — Уж не с твоего ли виноградника? Брату надо бы виноградник тебе на время отдать. Его ведь тоже призвали. И разлюбезной твоей невестушке при стольких-то детях ой как придется крутиться.
— Ты-то хоть теперь не подкалывай! Будет плохо, само собой пойду подсоблю.
— Так уже сейчас плохо. Подсобишь ей или не подсобишь, ни она с твоей помощью не разбогатеет, ни ты с ее.
Яно был уже в дверях. Фила, испугавшись, что он с ней вообще не простится, побежала следом.
— Постой, ты, олух! Простись' хотя бы со мной!
Сперва он чуть поколебался. Потом загоготал:
— Ну вот! — Он обнял ее обеими руками и, все еще смеясь, сказал: — Не бойся ничего, Филка, сам черт меня не возьмет! Сразу как приду в казарму, сопру одеяло и по почте тебе вышлю.
— Спятил, что ли? Ничего не посылай! Выкинешь какой-нибудь номер, озлятся на тебя и враз на передовую пошлют. Еще потом будут и меня допрашивать.
— Так у меня же ружье будет, кто отважится ко мне подступиться?
— Не лезь на рожон! Зазря-то не высовывайся. И уж ступай! Да гляди, по дороге никуда не заворачивай! Не то как припоздаешь в казарму, ни одеяла уже не пошлешь, ни на передовую не попадешь. А за меня не тревожься! Я-то за тебя не тревожусь, потому что с такими прохвостами и охальниками никогда ничего не случается...
Не долго отсиживался Яно в казарме. Выдали ему форму и топай, иди границу охранять! Если бы хоть свезли туда! Так нет — господа военные опять-таки отнеслись к этому по-старомодному: сперва по рельсам да шпалам, а потом пешкодралом! Счастье еще, что жители моравских и чешских деревень и местечек сострадали солдатам и понемногу о них заботились: тут
воды поднесут, там яблоко, а то пирожок или лепешку. Армия, хотя и усталая, с отбитыми и содранными ногами, благополучно подошла к западным границам.
А дальше что будет? Каждым овладевала тревога. Отдохнем? Или сразу же заварится каша?
Расквартировались по деревням. Кому везло, получил место в амбаре или в хлеву, а кто и в каморке. Солдат умеет малым довольствоваться! Заметит стог соломы, и сразу радость: «Ура! Высплюсь в стогу — чего лучше!»
Только разве это ночевка! Что ни минута — тревога или Лучения. Господа военные, должно быть, знают, что солдату лентяйничать никак не положено.
А потом — ничего. Одно ожидание. Тревоги и те прекратились.
Вдруг кто-то выпалил: «Все нужно сдать! Ружья, форму, каски, одеяла и даже портянки! Нас якобы французы и англичане предали, с Гитлером-де столковались, а мы одни с немцами не управимся. Все нужно сдать, и марш по домам!»
А Яно еще и дома ярился:
— Язви их в душу, и это называется армия? Сперва ура-а, а потом ни хрена?! Офицеры поначалу надувались от спеси, а потом перетрухнули почище простого солдата. «Сдать, все сдать, чтоб даже булавки ни у кого не осталось». А для кого сдать? Уж точно — для Гитлера. Гитлера испугались. На кой ляд такая армия? Я ведь там даже одеяла не успел свистнуть. Не армия, а черт те что!
— Янко, да плюнь ты на одеяло! — успокаивала его Фила. — И я ведь тоже ничего не скопила. Ну и ладно. Главное, что ты целехонький домой воротился!..
Только делать-то что, где найти работу? Человек все- таки одним воздухом сыт не будет. Зайти, может, в магистрат и узнать, не возьмут ли Яно туда снова рабочим? Попроситься, может?
И думать нечего! У Яно своя гордость есть, а подчас и немалое упрямство. К счастью, на какую-нибудь зава
лящую работенку всегда можно набрести. Приедут, например, из лесничества и скажут: «Яно, у нас мало людей, нас одних на все не хватает, а вы вроде бы наш человек и все угодья в округе знаете, не могли бы вы обойти кормушки и куда нужно немного свежих веток и сена поднести?»
И Яно возьмется за это. Заработать-то много не заработает, но уж коль он в угодье, притащит, разумеется, зайца и скажет Филе:
— Нашел его. Какой-то негодяй там силок поставил. Но уж раз заяц попался, не оставлять же его там.
Зима пробежала, снег стаял. На улице дети выкопали и поутаптывали ямки, играют глиняными шариками.
Как-то раз прибегает Яно домой.
— Филка, знаешь новость? У нас самостоятельность! 1 Мы уже не Чехословакия, а Словацкая республика. Слышишь колокола? Послушай!
— Колокола-то слышу, да что с того? Колоколят, Янко гонят! Хотя тебя и зовут Яно, нечего пока тебе выставляться.
— Филка, ведь у нас самостоятельность! С нынешнего дня мы все господа! Гитлер нас жалует!
— Сатана этот?
— А нас жалует! У нас и новый словацкий президент! 2 А, тебе этого вообще не понять!
— Дурень ты дурень, лучше б ты одеяло либо какие консервы принес.
Яно пошел самостоятельность спрыснуть. Хотел, наверно, и потолковать о ней с кем-нибудь из умных людей.
Однако дело кончилось плохо. Похоже, он выпил
14 марта 1939 г. словацкие сепаристы, поощряемые Гитлером, провозгласили создание самостоятельного словацкого государста. В тот же день войска фашистской Германии пересекли границу и оккупировали чешские области, объявив их «Протекторатом Богемия и Моравия».
21 июня 1939 г. марионеточное словацкое правительство выдвинуло на пост президента главу глинковской партии Йозефа Тисо .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38