Теперь вам никто бы и не поверил. Черепаху? Да вы что? Не смешите! В предзимье, случалось, здесь все заливало водой, хоть на коньках катайся, да у кого тогда были коньки? После войны началась осушка земли и кто только не приходил сюда помогать, даже дети: торфу здесь было видимо-невидимо. Инженеры всем верховодили, присматривали и за проходчиками и за экскаваторщиком, а те углубляли и очищали речку, пересекавшую город и весной уж очень бестолково заливавшую его (зато вверх по реке можно было наловить раков, а пониже — форелей), двое из проходчиков, Дринка и Ледерлейтуер, не спеша продвигались за экскаваторщиком и старательно вымащивали речку плоскими камнями. И что же — раков и форелей в реке уже и не водится, да и чистой воды нет: где-то повыше, не в самом городе и не над городом, а с другой стороны, ниже кладбища, городские, не то районные или областные власти распорядились выстроить скотобойню. Изо дня в день мясники бьют рогатый скот и свиней — людям хочется мяса, мяса и мяса! В реке давно издох последний рак и даже хищная, прожорливая и плотоядная форель не удержалась, и не оттого, что там перевелись горбатые и кривые камни или песок, а от обилия жратвы — форель и та не выдержала; теперь по руслу медленно течет мутная, густая, красная или бурая вода, несет отбросы скотобойни и распространяет смрад. Птица, даже умирая от жажды, боится там приземлиться, река пугает ее; а если она иной раз и напьется, такая вода вряд ли ей придется по вкусу. Птицы, во множестве обитавшие здесь, прежде пили другую воду.
А этот Шур! Когда-то почти вся низина от самого Юра до этого места была залита водой, а если в этом большом, необъятном Шуре и находились луга и даже урожайные пашни, а ближе к Братиславе даже пятнышки буйных и веселых садов, там-сям все равно открывалась какая-нибудь выбоинка, расщелинка или какое-нибудь местечко, пусть не для пруда и даже не для прудика, но хотя бы для болотца или лишь для трясинки, где было полно насекомых, всяких букашек и козявок, лягушек и лягушат, жуков и жучишек, множество птиц, и было там до того оживленно и весело, и можно было оттуда отправляться в обход или в поход, в отлет или лишь в небольшой перелет, можно было завернуть в сады-огороды и поглядеть, какой улитке нравится клубника, а какой — капуста савойская или кочанная. Вполне возможно, что в гости туда заявлялась и черепаха. Но где теперь этот Шур! Остался от него пятачок у самого Юра, говорят, там все еще водится много редкого былья и диковинных козявок-букашек, но надолго ли? Привяжите к дереву козу пастись,— и пусть там будет лучшая трава — от этого пастбища вмиг ничего не останется! Ну а бабочка, та просто возьмет да и упорхнет!..
Но Яно чувствует, что у него уже нет сил бродить по угодьям. Времени много, еды тоже, однако к обеду он возвращается и говорит Филе:
— Это уже не по мне. Может, оно бы и не было так, вздремни я в поле, но все равно долго там не выдерживаю Не пойму, что это. Иной раз меня даже воздух утомляет
— Пожалуй, воздух слишком ядрен для тебя,— говорит ему Фила.— Ты уж отвык от хорошего воздуха. Прежде ты чаще в поле бывал.
— Да мне уже и в городе ноги не служат. Иной раз пройду две-три улицы, и с меня довольно. Волей-неволей заскочишь в шинок выпить пива. Или хотя бы так посидеть.
— Что ж, Яно, годы берут свое! Докуда бегать думаешь? Старость, она ко всем приходит. А к таким, что уже смолоду намыкались горя, она еще быстрей подбирается. Уж на что генерал, а и ему, бывает, неможется.
— Генерал? Да он-то совсем старикан. У него уже в голове мешается. Вчера я его подбил стрелять из рогатки, и мы вазу кокнули.
— Вазу? Какую же?
— Ту, керамическую. Поставил я в нее цветок, хотел в него попасть, а камушек хлопнул прямо по вазе.
— Дуралей, да ты знаешь, какая это дорогая ваза была?
— Подумаешь, дорогая! Ваз таких — завались. Заберусь куда-нибудь на чердак и принесу ему хоть четыре. Хуже вот, что ноги отказывают. Даже в городе. Придется на работе об этом сказать.
— А ты думаешь, сил у тебя на век хватит? Скажи им. Пускай теперь кто-нибудь другой подметает!
— Кто другой? Думаешь, нынче кто-нибудь на такую работу польстится?
— А тебе что? Это уж не твоя забота.
— А чья? Моя тоже. Кому-то надо город подметать!
Но на следующий день Яно все-таки подал заявление об уходе. Никто из служащих особенно и не удивился.
— Да, Янко, с вас хватит! Наподметйлись вы уже
достаточно! Мы вас работать не заставляли, но и запрещать не хотелось. Но все равно заходите к нам, когда вам будет угодно. Приходите, навещайте. Только так, наспех, не хотелось бы с вами прощаться. Надо что-то придумать. И знаете что? Мы должны пойти к председателю. Пойдемте с нами! Председатель все равно хотел поговорить с вами.
— Со мной? Почему?
— Сейчас узнаете. Потерпите немножко.
Председателю, вероятно, успевают позвонить: когда
Яно входит в его кабинет, то, похоже, там его уже ждут. И не только председатель. Оказывается, там полно народу. Сбежались чуть ли не все служащие, и мужчины и женщины.
— Добро пожаловать, Яно! — Председатель жмет ему руку.— Слышал я, что вы подали заявление об уходе.
Яно с извиняющимся видом кивает:
— Подал, пан председатель.
— Ну вот, видите! И так неожиданно! Озаботили вы нас немного. Но сердиться на вас мы не вправе. Действительно, вы уже в возрасте, много пережили, достаточно натрудились. Не стоит сейчас обо всем говорить. Но прежде чем уйдёте, мы хотели бы выразить вам нашу благодарность.
Яно смущенно смотрит на председателя.
— Вы это серьезно, пан председатель?
— Конечно, серьезно.
— Какую благодарность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38