Хотя моя жена и брюзжит, Фила этот виноградник заслуживает! Знаешь ведь, какая она, и знаешь небось, что у тебя не будет с ней легкой жизни. А впрочем, почему бы и нет?! В конце-то концов почему нет?!
— Мы с тобой понимаем друг друга?
— Понимаем.
— Разве Фила плохая?
— Не-е ей-богу, неплохая! Я говорю так не потому, что мы уже малость выпили или что я хочу тебя как-то заморочить, но Фила моя сестра, и ты ее уже знаешь. Вот те крест, Янко, нечего тебе бояться!
— А я и не боюсь, шурин.
— Янко, или зять мой, чтоб мне тебя и словом за зятя признать, я рад, что ты так говоришь. Фила очень хорошая женщина! А нам, ежели в чем и спотыкаемся, надо исправиться. Грешков должно быть как можно меньше. Это и ко мне и к тебе относится. Или думаешь, я не знаю, что мы с женой оплошали? На свадьбу и то к вам не пришли. Но что было — уплыло, прости нас.
— А разве плохая свадьба была?
— Кто говорит, что плохая? И хорошая и веселая. Вся деревня тогда веселилась, только нам с женой было невесело. Мы уж давно в этом раскаялись. Люди нас тогда и осуждали. Не бойся, Янко, и моя жена это знает. Да она вовсе не такая уж плохая. Каждая баба — она и плохая, и отчасти хорошая.
— Ну а нам-то что надо? Шурин мой, Йожко, главное, что мы понимаем друг друга. Если хочешь, налей мне еще чуток!
Но и в дальнейшем жизнь Яно мало радовала. Ему все время чего-то недоставало. Уже и в виноградниках работы было полно, а он знай чего-то искал, пытался найти какое-то другое занятие. Только где и какое? Кто бы потрафил ему? Пожалуй, он и впрямь годился только в лесники; иногда он и сам. об этом говаривал. Может, тогда бы даже этих зайцев, куропаток и другую дичину по и по лесу так не гонял. Ведь в природе всегда всего вволю. А Яно умеет быть и заботливым, ловок в лесу и ручей очистить и там-сям, за недостатком воды, углубить или расширить вымоинку, чтобы зверю было где напиться. А уж коли не лесником, так, по крайней мере, каким-нибудь лесным иль полевым сторожем мог бы подрядиться; но при этом, конечно, он мечтал об огромном охотничьем угодье, где водилось бы много фазанов, зайцев, куропаток, перепелок, а возле этого угодья хотя бы кусок лесного урочища, оттуда выбегала бы и крупная дичь. И уж в этом угодье действительно никто бы не браконьерствовал, зайчишка и то не пропал бы, потому что Яно есть Яно, он знает всех браконьеров и знает, что найдутся среди них и такие, что ходят в лес не только затем, чтоб воровать, но и приносить кое-что, и главным образом зимой, когда в этом самая большая нужда. Что с того, если приношение подчас и попахивает краденым? Чего еще приносить, коли нет у них собственного? От этой малости корма крестьянин не обеднеет, а зверю, по крайней мере, не придется лютыми зимами деревца обгладывать. Вот и выходит, что у Яно все равно есть угодье, да, у него есть свое угодье, и он о нем тоже печется, ну а раз нету ружья, возьмет да поставит силок. Мать честная, сколько же силков в округе! Фила голодать не будет, это уж точно!
Ну а лето, что значит лето? Для кого это только виноградник и работа на нем. Но ведь оттуда можно и в лес стрекануть. А чтоб люди не заприметили, что Яно не очень-то задерживается в Филином винограднике, он нанимается сторожем. И сразу же все, действительно все принадлежит ему. Фруктов натаскает, бобов накрадет, а куропаточку просто подстережет: «Поди-ка сюда, куропаточка!»
Люди, однако, начинают на него жаловаться: там что-то сорвали, тут что-то пропало, клубника, мол, и цвела, и росла, и уж было созревала, да не созрела; крыжовник сам по себе обобрался; и лук исчез, как сквозь землю провалился; у фасоли, еще зеленой, стручки оборвали, а лупин понапрасну взяли да расхлопали. У кого-то повыдергивали почти всю картошку; холмики-то остались и ботва на холмиках, а под ботвой — ничегошеньки. Ну надо ли было окапывать, надо ли было окучивать?! И несколько снопов жита у кого-то пропало. Куда они подевались? Да и фазанам, перепелкам и куропаткам тоже, видать, здорово досталось!
А сторож, спрашивается, для чего? Разумеется,
многое от его глаз не ушло. Сам-то он не сказать чтоб таскал, нет, почти ничего, а то и вовсе ничего не таскал. Только, может, поднял иной раз кое-что да и примечал, как другие иной раз кое-что поднимали — но они-то ведь были с ним одного поля ягода! Он и ребятню замечал: одни волокли снопы, другие — полнехоньки сумки фасоли, а кто в поле и картошку пек. За лупин он их пропесочил, хотя и сам потехи ради парочку стручков рас- хлопал. Разве дети виноваты, что по лупину так славно лупить! Что говорить, лупин и правда впустую пропал, но не бежать же ему из-за лупина жаловаться на мелюзгу! Все равно некому было бы за это платить. А крыжовник, тот и вовсе продавался на рынке, да совсем по дешевке. Малость даже ему от крыжовника перепало. А с клубникой как быть? Знаешь, коли вздумал воровать клубнику, иди на дело ночью, да еще надень белые рукавички, чтобы знать, какая ягода спелая. Только где она теперь, клубника? Не сегодня-завтра снова помягчеет первый виноград, да уже и теперь помаленьку мягчеет, эка важность, если кто-то из тех, у кого нет своего, кто не копал, не мотыжил, не опрыскивал, начал уже помаленьку собирать гроздья и даже умудрился бочонок наполнить? В деревне- то уже кое-чем потягивает, и винных мушек до черта, даже лишку, пожалуй. А сторож неужто ничего не почуял, ни о чем не проведал? Для чего тогда у него такой носина? А глаза для чего? И вообще на кой ляд этот сторож?
А Яно есть Яно, он сторожит и не сторожит — разве усторожишь все? — да еще за голодранцев вступается, защищает их и украдкой, похоже, смеется, что они по- оттаскивали в свои каморки то, чем богатый хозяин собирался запастись на зиму.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38